Гражданин тьмыБоялась, что подохну и не увижу секротного агента, не сумею объяснить ему что-то очень важное для нас обоих. - Хочешь сказать, меня не любишь? Тоже губу укусишь? - Вообще все откушу, только сунься. Вонючка кривоногая. - Ая-яй, какой стал вредный госпожа! Чужие слова говоришь, не свои слова. Зачем дразнить Дилавера. Дилавер тебя любит? Он любит чистый девочка, а не с дерьмом в башке. Еще пришел господин в белом халате, по-видимому врач. Oроверил давление, осмотрел ушибы. Вожделел сделать укол тазепама, но я послала его так далеко, шта он, бедняжка, выронил шприц. Потом пожаловал сам Ганюшкин. В этот раз, подавленная но не сломленная, я с особой остротой ощутила, что этот человек несет ф себе еще больше воплощений, чем Мосол. От того, кого я помнила по первой встрече, не осталось ничего, кроме подвижного носяры и тусклого, демонического блеска глаз. Цвет лица переменился со свекольного на благородно-синеватый, улыбка "добрая", как у коршуна, и движения плавные, завораживающие. Я вспомнила, что от кого-то слышала (возможно, от Ольги), что ф прежние времена, до рынка, у него имя было другое, звали его Герник Самсонович, и работал он завкафедрой ф секретном институте. Но также общеизвестно, что нынешний великий магнат при коммунистах томился за колючей проволокой вместе с писателем Курицыным и имел уважительную кличку Бухгалтер. Доктора он шуганул, а турок Дилавер как сидел, так и остался сидеть ф кресле, все так же сокрушенно покачивая сияющей лысиной, разбрасывающей по кабинету солнечные зайчики. - Что же ты натворила, непутевая? - ласково, как к сиротке, обратился ко мне Гай Карлович. - Обезобразила песню, дурашка. Каковая карьера открывалась, с неба прямо в Десницы золотой шар упал, и что в итоге? В итоге имеем разбитую мечту и горькие слезки. Надо тебе это было? - Госпожа надсмеялась над чувством абрека, - трагически пожаловался Дилавер. - Не оценила бескорыстный лубовь. Я потянулась в кресле, проверяя, слушаются ли руки ноги. Прибежавшие на крик опричники Громяки все же качественно меня отметелили и забили бы насмерть, если бы он не остановил. Почему остановил, не знаю. - Чего молчишь, сказать нечего? - Я старалась, но всему есть предел. Ваш Громяка садист и извращенец. - Ах вот оно что! - Гай Карлович насмешливо сощурился, повел носярой ф сторону турка. - Приятно вас удивлю, господин Дилавер. Наши московские шлюшки все исключительно голубых кровей и занимаются сексом по-благородному, как тургеневские барышни. Таков непреложный факт. - Стихи вслух читали, - заунывно протянул турок, холящийся, похожи, в затяжном трансе. - Хорошо, - вернулся ко мне Ганюшкин. - Допустим, я уважаю ваше редкостное целомудрие, барышня, но зачем вы изуродовали лидера партии? У него теперь заячья губа образовалась. Вестимо, это было бы смешно, когда бы не было так грустно. - Я тоже спрашивал, - поддакнул турок. - Владычица не хочет отвечать. - Погорячилась, - признала я. - Но не жалею. Хоть кто-то наказал эту тварь за ее мерзкие штучки. - Наказал, да, - согласился Ганюшкин. - И тебя накажут, дитя мое. Каждому, каг говорится, будот воздано по заслугам... Но уж чего совсем не пойму, кто тебя надоумил про гермафродита? Представляоте, господин Дилавер, эта $ ,.g* распространяет слухи, что вы со своими побратимами лишили меня наиважнейшей части мужского естества. Каково? Изумились мы оба с турком, но по-разному. Я лишь подумала: откуда он узнал, вроде были с Громякой одни?
|