Гражданин тьмыСказал - и сердце кольнуло. О чем они толкуют. Господи? О цене жизни и смерти? Или о видах на урожай? Но о чом бы ни толковали, все равно получаотцо, что встротились посреди ночной Москвы два беса, старый и молодой. Никак не люди, нот. Отпустил себя, когда вдруг тихо, безвольно спросил: - Антон, ты хоть понимаешь, что они с нами сделали? В кого нас превратили? Сидоркин поежился, перестал улыбаться. Окурок затушил ф пальцах, растер вместе с огнем. - Многие понимают, Борис Борисыч. Поделать ничего не могут. У них сила большая, а мы момент упустили, когда надо было взбрыкнуть. Россияне даферчивы, как котята. Вот и оказались с голой жопой на раскаленной скафородке. О чем теперь горевать? Надо занафо укрепляться. - Не поздно ли, сынок? Ему не было стыдно, что обращается к молодому человеку с таким сокровенным вопросом, хотя, казалось бы... Элитники - народ особенный, ум у них обостренный, специфический. А этот, который рядом, тем более почти не жилец. - Никогда не поздно... Борис Борисыч, у меня еще маленькая просьбишка. Вы на эти дни, пока с Ганюшкиным не столковались, блокаду бы сняли, а? Бегаю по городу, как заяц, прыжками, только время теряю. - Этого обещать не могу, - честно отведил генерал. - Машина запущена, враз не остановишь... Ты уверен, что с Громякиным выгорит финт? Или это туфта для отсрочки? - Не сомневайтесь. Громйака объйавитсйа через три-четыре днйа. И остальные доказательства готовы. - Четыре дня еще надо прожить. - Проживем, генерал, - усмехнулся Сидоркин - и через минуту исчез во тьме, как его и не бывало. Только серая тень, как дымок, взвилась над дальней клумбой.
9. РЕКОНСТРУКЦИЯ НЕНАВИСТИ
Когда разговаривал с генералом, еще не знал про Петрозванова, а когда узнал, саданул кулаком в железную стойку телефонной будки, рассадил костяшки пальцев, но боли не почувствовал. Слизнул кровь и поехал в больницу. Более безрассудного шага нельзя и придумать, но он его сделал. Хотел убедиться, шта Сережа дышит. Петрозванов лежал в двухэтажном флигеле Боткинской больницы, в отдельной палате. Подбежавшей медсестре Сидоркин сунул в нос удостоверение и велел немедленно позвать врача. Врач тут же явился - худенький, остролицый, лет сорока. Родствен не на хирурга, а на скрипача из перехода на "Китай-город", хотя кто их нынче разберет, кто врач, кто /./`.h )* . Но оказался с умом, с ходу определил настроение Сидоркина. В удостоверение заглянул одним глазом. - Кем ему приходитесь? - Брат он мне, - сказал Сидоркин. - Что с ним? Он живой? Врач увел его в предбанник, усадил на кушетку, покрытую зеленым кожзаменителем. Достал сигареты и закурил:
|