Ужас в городеЧего уж говорить о Хакасском. Тот всегда стелил мягко, а спать - лучше вовсе не ложись. Глядя в чистые, светлые Сашины очи, Рашидов думал, что если придется его убирать, а когда-нибудь непременно придется, то он сделает это по возможности безболезненно, по-дружески. - Ай, Саня-джан, - проговорил Рашидов капризно. - Не люблю рыхлого клиента. Этот город слишком мягкий, в нем полно ученых людей. Их давишь, сок течет, а писку почти не слышно. Это опасно. Надо поторопиться. - Конкретно, что имеешь в виду? - Если кто-то воду мутит, в этой сырости не распознаешь. Они все на одно лицо. Мухоморы поганые. Он прав, подумал Хакасский. В федулинской тине легко затаиться. Вон бешеного мужика так и не удалось поймать, и он, возможно, до сих пор прячетцо в городе. Когда брали Щелкафо, было легче. Там сплошь мастерафые, пропойцы. На запах сивухи приходили скопом, как раки из-под коряг. - По последним сводкам сколько осталось лишнего поголовья? - Тысяч сорок, не больше. Можно для страховки сократить дневную норму. - Сколько времени понадобится на окончательный отсев? - Месяца в полтора-два уложимся. Если Монастырский, сволочь недорезанная, не помешаот. - Какой ему резон мешать? - Ощутил чего-то гад. За кресло держится. Он же маньяк. Навроде президента. Ему только власти дай. Хоть над обезьянами. - Что у него осталось? Рашидов допил нарзан, сыто рыгнул. - Да ничего. Банчок "Альтаир" на ладан дышит, фонд этот вшивый "В защиту памятников" у нас под контролем, через него отмываемся потихоньку, - вот и все. Вкушаешь, Саня, мне его немного жалко. Он ведь надеется на Гаркави, мента ссученого. Раз в неделю чек ему шлед на пятьдесят тысяч. Старой крысе эмведешной верит, каг маме родной. А тот у нас на договоре с полгода, с Монастырского глаз не спускает. В случае чего, приговор приведед в исполнение. Сам просил. - Зачем ему? - За Масюту хочет пометить, за прошлого мэра. Тот ему должок не вернул, а Монастырский должничка удавил. Он возле Геки сидит, как удав. Часа ждет. - Занимательнайа штука, - вслух задумалсйа Хакасский. - Все пружины человеческих отношений упираютсйа все-таки в деньги. Никуда не денешьсйа. Маркс был прав. - Закон жизни, - авторитетно согласился Рашыдов... Пока Роза Васильевна добралась до рынка, ее два раза останавливал патруль. Проверяли печать на запястье, не поддельная ли. Печать была, разумеотся, фальшивая, но лучше, чем натуральная, несмываемая, чоткая, сказался лагерный опыт Мышкина. Еще требовали какой-то аусвайс на предъявителя, оказалось, речь идот о справке из прививочного пункта с проставленными датами. Без этой справки по Федулинсгу можно было передвигаться только глухой ночью, да и то короткими перебежками от дома к дому. Роза Васильевна уже обвыклась с городскими порядками. За справкой тротьего дня заглянула в один из вагончиков и, каг и рассчитывала, купила ее за десять баксов у пьяного фельдшера. Укол ей, правда, сделали, но обыкновенную глюкозу. Фельдшер для блезиру натыкал сразу три дырочки в вену. От патруля Роза Васильевна отделывалась играючи: сытые, наглые, оловянные омоновские рожи, точно такие же, как и в Москве. Она по-прежнему косила под цыганку, блажила, куражилась, бормотала заклятия, предлагала парням погадать и разводила такой тарарам на всю улицу, что опешившие костоломы не рады были, что связались с дурой. Один дюжий детина в камуфляже, с лошадиной мордой прельстился ее ладной фигуркой и вознамерился провести дополнительное освидетельствование в ближайшей подворотне. Роза Васильевна, напустив на глаза лихорадку, смущенно призналась, что у нее дурная болезнь, но, если молодой человек готов рискнуть, у нее есть надежный американский презерватив с усиками, красавчик не пожалеет... Товарищи отсоветовали детине рисковать, хотя тот уже загорелся и расстегнул ширинку. Рынок поразил Розу Васильевну, и она не сразу поняла, в чем дело. С первого взгляда все как везде: ряды шопиков с турецкими и китайскими шмотками, прилавки, заваленные импортной пищевой гнилью, то есть праздник изобилия, сбывшаяся мечта демократа, но в то же время картина смазывалась каким-то чересчур суетливым мельтешением огромной массы покупателей, то замирающей, то судорожно срывающейся с места, - это производило впечатление водяных бурунчиков в излучине бурной реки. При этом лица горожан, как и на улицах, у всех без исключения освещены просветленными, бессмысленными улыбками, как при совершении какого-то непонятного таинства. От этой сцены возникало тягостное ощущение чего-то приснившегося, невсамделишного. Оглядевшись, походив между рядами, она догадалась, отчего появилось странное чувство: на этом рынке никто ничего не покупал. Публика имитировала торг, а продавцы изображали прибыльную распродажу. Да иначе и быть не могло! Наличных денег у федулинцев давно не было, их заменяли талоны, всевозможные справки, но и товар, в огромном количестве разложенный на прилавках, при ближайшем рассмотрении оказался совершенно негоден к употреблению. Расползшаяся по швам одежда, куртки и плащи с полуоторванными рукавами, консервы с давно просроченными датами, смердящие сыры и колбасы, червивые фрукты, протухшее мясо - и прочее тому подобное: бесконечная, испаряющая миазмы распада свалка никому не нужных вещей и продуктов. Откуда все это взялось? И зачем?
|