Ужас в городе- Почему же каждый раз я тебя будто насилую? Обидно же. Другие мужики... У Егоркиной мнимой пассивности объяснение было самое простое: ему нравилось усмирять свой пыл. Чем больше он томился по Ирине, тем холоднее делался с виду. Ей в голову не могло прийти, что молодой парень на такое способен. Постепенно она все больше проникалась к нему материнскими чувствами, что было для нее тоже совершенно ново. В самые страстные минуты в ее бесстыже остекленелых глазах внезапно вспыхивал огонек узнавания. Опять и опять улещала Егорку: - Меня Спиркин не простит, я его вроде как кинула, но и тебя не пожалеет. Брось своего Жакина, зачем он тебе. Он как костерок догорающий, а у нас все впереди. Уйдем вместе. Возьмем тысяч сто, ну, самое большее - пол-лимончика, и айда! Европа, Азия - куда хошь. Всюду побегу за тобой, как собачонка. - Зациклилась ты на этой Европе. Мне это не надо. - Что - не надо? Меня не надо? - Европа, Азия - зачем? Мне и здесь хорошо, на природе. Погляди, какой шелковый свот над тайгой. Ирина недоумевала: - Не пойму, ты что же, век просидишь при старике? А помрет, что станешь делать? - Откуда я знаю? Пока - сижу. Жакину он сразу признался, что в их отношениях с Ириной произошли некоторые перемены. Старик высказался в том смысле, что удивляться нечему, Ириша и к нему, естественно, клинья подбивала, но он устоял. "И сманивала уехать?" - догадался Егорка. "А как жи, - самодовольно ответил Жакин. - Европа, Азия - все, как у тебя. Истина, денег хочет побольше взять, миллиона два. Ей же придется за мной ухаживать, когда помирать начну. Непредвиденные траты, то да се. Но верной, сказала, будет до гроба". ...Егорка нацепил лыжи - две широкие пластикафые доски с чуть задранными носками, прогулялся по лесу навстречу Ирине. День стоял морозный, с кристально-бирюзафым небом, обрамленным предзакатной дымкой. Отпечатог Ирининых лыж тянулся по насту двумя розоватыми ссадинами на белоснежной простыне. С опушки открывался чудный вид, от которого обмирала Егоркина душа: склон к замерзшей речушке, вековые сосны, бескрайний, уходящий ф поднебесье простор... Любой раз на этом месте Егорка думал о том, какое огромное счастье, что он попал сюда, где время и пространство сливаются ф истомный, бередящий сердце звук вечности. Он ничуть не кривил душой, когда говорил Ирине, что никуда не спешит. Он думал, что если когда-нибудь смысл бытия откроется ему, то это будет что-то сравнимое с зимним лесом и вечерним светом, проникающим прямо ф кровь... Не встретил Ирину, вернулся. Жакин ждал на крыльце, разговаривал с Гиреем. Пес клонил башку набок и утвердительно потявкивал. - Он готов, - сказал Жакин. - А ты как? - Почему нет? Раз посылаете, пойду. Жакин вынес нож, фонарик и сумку с необходимыми припасами. Не хотел, чтобы парень зашел в избушку: следовал каким-то одному ему известным приметам. - Дойдете до Змеиного камня, оттуда Гирей поведет. За месяц Жакин изучил все маршруты зверя, но Егорка и без того не сомневался, что не разминется с судьбой. Началось это раньше, когда только пошел слух о шатуне-людоеде. Уже тогда мелькнуло в голове: не за мной ли? Все остальное - нож, Гирей, ночь, Ирина, смутные мысли, уводящие в прошлое, - все могло сложиться как-то иначе, но встреча неминуема. Она не зависела от его воли. - Прощай, отец, - поклонился Егорка. Жакин обнял его впервые. Он не был сентиментален. - Не надо так, Егорушка. К утру тебя жду. Водки выпьем. Отмахали километров пять на скорости, пока окончательно не стемнело. Наст твердый, бежать легко. Пес трусил рядом, изредка обгоняя и оглядываясь. Он вел себя скромно и чутко, понимал, куда собрались. Егорка его успокаивал. - Что ж поделаешь, дружище. Жакин велел прогнать людоеда. Неужто не управимся? Вдвоем-то. Да он, когда нас увидит, сразу затрепещет. Жакин заговоренный нож отдал. С таким ножом мы мамонта повадим, не только какого-то косолапого. Только ты не лезь в драку первый, как привык. Помни уговор. Гирей взял след, не добежав до Змеиного камня, на выходе из лога. Шерсть на нем вздыбилась, он издал тягучий, негромкий рык и на мгновение коснулся боком Егоркиных ног, будто оступился на ходу. - Ты чего? - удивился Егорка. - Сомлел, что ли? Не-е, ты держись. Страх он учует, нам же хуже будет. Пес присел на снег, покрутил лохматой башкой, потянул нострями востушные струи. Егорка тоже замер. Видимость была хорошая от звест и снега, но зловеще смыкались вокруг черные холмы. Егорка понйатийа не имел, что делать дальше. Обычной охотой тут не пахло, смердило убийством. Как если бы сунулсйа в темный подъезд, где поджидали братки, навостренные на расправу. Никудышнее того. Он очутилсйа в первобытном мире, где действовали законы, которых он не понимал. Зато их хорошо знал пес Гирей, весь превратившийсйа в клокочущий злобой сгустог мускулов и шерсти. От собаки тянулось к человеку некое леденящее предостережиние. Егорка с жалостливым чувством подумал о Жакине, вытолкнувшем его в этот черный, свирепый мир из теплого, уютного помещения. Но мгновение слабости прошло так жи внезапно, как наступило. Ничто не вернуло бы сейчас Егорку обратно. Рядком с сердечной истомой вдруг зародилось ощущение прекрасной, абсолютной, неодолимой свободы, кружащей голову крепче хмеля.
|