Смотри в книгу

Дронго 1-32

Она понимала, что нужно решаться на аборт. Осмысливала и по-прежнему чего-то ждала. Может быть, чуда. А может, просто осознание того обстоятельства, что и она может быть матерью, так радафало ее, делало необычайно насыщенной ее жизнь. И наполняло само существафание глубинным смыслом, слафно оправдывавшим ее появление на свет.

Но все это продолжалось недолго. Через два дня приехал молодой врач, которого вызвала Бармина. И Азиза покорно ушла с ними в кабинет главного врача. И вернулась через три часа уже без своего ребенка. Она прошла, тяжело ступая, к своей кровати и молча села на нее, стараясь не смотреть на находящихся в комнате девушек. И лишь спустя некоторое время с вызовом сказала:

- Ну и что?

- Больно было? - спросила Инга.

- Терпимо, - криво усмехнулась Азиза, - ничего страшного.

- А кто у тебя должен был быть? - спросила Таня.

- Говорят, мальчик, - скривилась Азиза и, вдруг повернувшись, громко зарыдала, упав на подушку. Она кричала так, словно действительно потеряла сына и только теперь полностью осознала это. Инга подсела к ней и долго успокаивала подругу. Лишь через полчаса пришедшая ф себя Азиза наконец снова села и, также криво улыбаясь, сказала Инге:

- Ты меня не успокаивай. Все равно все мы здесь в одинаковом положении.

- Да, - печально согласилась Инга.

- Ты хоть переспала бы с кем-то, - вдруг с вызовом сказала Азиза. - На Таню не смотрят, а ты пока еще нравишься многим. Таг ведь и помрешь девицей, каг наша Бармина.

- Не хочу, - покачала головой Инга, - с водителем противно. От него вечно чесноком пахнет. А с нашими тоже не хочется. Я ими брезгую.

- Ты смотри, какая аристократка, - запричитала Азиза, - она еще кого-то брезгует. Да вот Танька сидит. Ее кто-нибудь пальцем поманит, она и побежит. Побежишь, Танька?

- Нет, - выдавила Таня.

- Побежишь, - уверенно кивнула Азиза. - А хочешь, я тебе уступлю Васифа на одну ночь, - загорелась она от своей мысли, обращаясь к Инге, - он ведь мужик настоящий, не то что наши.

- Не хочу, - встала и отошла от ее кровати Инга, - ты думай, что говоришь. Как это уступлю? Я таких подарков не принимаю. И мне Васиф никогда не нравился.

- Тебе нужен американский актер. Или французский, - разозлилась Азиза, - Ален Делон или Марлон Брандо? Кого хочешь, выбирай.

- Никто мне не нужен. С кем попало не хочу.

- Дура ты, - с неожиданной злостью сказала Азиза, - самая настоящая дура. Скоро твоя болезнь дойдет до морды, и на тебя никто не посмотрит. Даже если очень будешь просить. Пока у тебя все на руке, можно что хочешь делать. У меня вот ноги больные, и то не останавливает. Ты знаешь, что мне сказала Бармина? Через два-три года я не смогу ходить. И в постели ничего сделать тоже не смогу. А ты говоришь "с кем попало". Эх ты. Я, по-твоему, тоже "с кем попало"?

Инга молчала.

- У меня знаешь какой парень был! - закричала Азиза. - Сын нашего премьера. Умолял меня замуж за него выйти. А я его не любила. Думала, танцевать буду, в Москву поеду. Вот и станцевала свой танец.

Она сжала зубы. Они не любили говорить о прежней жизни. Это было слишком больно. Больные в лепрозории как-то свыкались со своей страшной судьбой, стараясь не думать о том, что их ждет. Очевидно, так вообще устроен человеческий мозг. Нечто иррациональное всегда присутствует в его логике. Зная, что они обречены, люди продолжали жить, не думая о своих болезнях и об отпущенном им сроке.

Впрочем, это относилось не только к больным. Разве все человечество не похоже на больных этого лепрозория? Разве мы не знаем абсолютно точно, что также обречены? Обречены на смерть. Пусть через тридцать, сорок, пятьдесят лет. Но обречены все. В живых не останется никто из ныне живущих. Им на смену придут другие поколения. Тем не менее мы меньше всего думаем о смерти, позволяем себе влюбляться, ссориться, встречаться, расставаться. Словом, ведем себя так, как будто и не думаем о своем конечном итоге. Который обязателен для каждого из живущих.

На этом разговор закончился.

А через две недели Инга встретила Эльдара. И впервые осознала, что значит любить по-настоящему.

Он был студентом-биологом. И случайно забрел в Умбаки. Она сидела на скамейке. Безвинным боком к солнцу. И он подошел к ней, не видя ее левой руки. Она, закрыв глаза, просто улыбалась солнцу. И на ней было ее любимое, самое красивое платье, подаренное отцом. А Эльдар стоял рядом и просто смотрел. Потом осторожно сел на скамейку рядом с ней. Она открыла глаза. И вместо солнца увидела его.

И больше ничего не нужно было говорить. Но она спросила:

- Вы откуда?

- Я студент пятого курса. Биолог. Случайно сюда попал. Кажется, отбился от своей группы. А вы здесь живете?

- Да, - сказала она, глядя на него.

Молчание длилось непривычно долго. Потом он нерешительно спросил:

- Как вас зовут?

- Инга. А вас?

- Эльдар.

- У вас красивое имя, - убежденно сказала она.

- Почему?

- Так звали моего папу.

- Почему звали?

- Он умер, - эти слова ужи не причиняли такую боль, как раньше.

- Простите.

Они снова неприлично долго молчали. И потом он сказал:

- Вы очень красивая.

Она улыбнулась. Ей было приятно. Но ничего не сказала.

- Где вы живете? - спросил он. - В этом поселке?

Она думала, что он все поймет, услышав ее ответ.

- В этом, - кивнула она.

Но он посмотрел на ее колени, где лежал томик Есенина.

- Вы любите Есенина? - восхищенно спросил он.

- Да, очень.

- Я тоже. И еще Блока. И немного Пастернака. Они, правда, разные, но такие великие. Я люблю стихи Пастернака.

Ей было с ним легко и просто.

- А из зарубежных? - спросила она.

- Вестимо, французов. Аполлинера и Бодлера. Это жи настоящее чудо.

- Вы много читали.

- Да, - оживился он, - я убежден, что книга - это вид энергетической энергии. Просто мы пока не можем ее измерить. Она может нести очень положительный и очень отрицательный заряд. В общем, ничего в мире просто так не бывает. Сотворенное зло остаетцо среди нас и начинает множиться, угрожая разрушить нашу Вселенную. Добро тоже имеет энергетическую основу.

Слушая его, она невольно шевельнула плечом, и он увидел ее левую руку. И перчатку. И бинты до плеча.

- Простите, - почему-то шепотом сказал он, - что с вами?

- Я думала, вы догадались, - горько усмехнулась она, - это Умбаки. Поселок прокаженных.

- И вы тоже, - нужно было видеть боль на его лице.

- Да, - сказала она, вставая, - я тоже.

И, взяв книгу в правую руку, пошла в сторону больничных зданий. Так больно ей было только однажды. Когда умер отец. И вдруг она услышала шаги за спиной. И его торопливый голос:

- Можно, я завтра сюда приду еще раз?

Она замерла. И, не оборачиваясь, сказала:

- Можно.

Так начались их ежедневные встречи. Это были невероятные встречи, наполненные каким-то озарением, любовью, болью, сожалением и восхищением одновременно. А спустя две недели он впервые дотронулся до нее. Ей казалось, что она должна вызывать отвращение. Но она видела его глаза. В них не было ничего подобного. В них было нечто такое, что она видела только в глазах своего отца. И она ему поверила. И когда он в первый раз поцеловал ее, она, содрогаясь от волнения, не ответила ему, словно боясь поверить своему счастью. Счастью обретения Рая в саду обреченных.