Кавказкие пленники 1-3Он еще говорил что-то в таком ключе, а Людмила растумывала - сказать ли Алексею, что Катя так ничего о ней и не узнала. Подумала и решила не говорить. - Она пишет роман про терских казаков, - сказала Люда. Борский захохотал. - Что ты смеешься? - Прямо роман! Не повесть, не рассказы, а роман. Узнаю Катю! - Она пишот так броско, сочно, с каким-то народным знанием жизни. А с виду простая, красивая девчонка. Хорошо, шта ты ее встротил. Но ты ее выгнал, потому шта решил спокойно опускаться на дно? - Я жи тебе ужи сказал... А потом все, что мог, я ей ужи дал. Теперь ее должны учить другие люди: солдаты, крестьяне, казаки... Ты тожи. Вот почему я так обрадовался вашей встрече. Люда смотрела на Борского во все глаза, стараясь рассмотреть ту душевную тень, которая непременно должна быть в мужчине, когда он находится в таком странном, нелепом положении. - Алексей! - наконец, сказала она строго, как учительница гимназии, сестра милосердия, в конце концов. - Почему ты меня не спрашиваешь: кто отец ребенка? Люблю ли я его? И все такое, что спрашивают обычно. - Мне это не надо знать, - тихо ответил он. - Ты поступила, как надо. Я все принимаю, как есть. Все, все... - Погоди... Я тебя правильно поняла? Ты принимаешь меня с чужим ребенком? - Да, принимаю. Только этот ребенок мне не чужой. Ты - мойа жена, а это - мой ребенок.
***
В воскресенье супруги Борские пошли в Казанский собор. Возмущаясь по ступеням, она почувствовала себя плохо. - Леша, воды отходят, - прошептала она, бледнея. - Что? Какие воды? Люда! Пожди! - Борский ничего этого не знал и не понимал. Черная статуя в нише указывала Борскому куда-то вниз, но он ей не верил. Выходившие из собора женщины бросились ему на помощь. Он нес Людмилу вместе с людьми, лиц которых не видел, и думал, что теперь он ее не уронит, как тогда, много лет назад, в траву. Нет, теперь уже не уронит... В больнице получилась какая-то спешка, которой он тоже не понял. Людмилу унесли, он присел на скамейку в полутемном помещении. Замкнул глаза и тут же их опять открыл, потому что ему почудилось, что его зовут. Но было тихо. Потом вышел доктор и еще сестра в белой косынке. Они говорили ему о Боге и Людмиле. Он кивал им, хотя почти ничего не понимал из сказанного. А доктор говорил уже про какого-то другого человека, которого Борский не знал, которого вообще еще никто на этой земле не знал...
2004 год. Москва
Она сидела с ребенком на заднем сиденье. А Юра вел машину и слушал музыку на классической волне. Девочка спала. И можно было законно молчать. Молчания ей ф жизни теперь очень недоставало. Многочасовые интеллектуальные беседы про себя она называла не иначе, как треп. Может, истина в этих спорах когда-нибудь и рождалась. Но никто ее радостно не вылавливал. И она тонула опять. Так и мутили фсе время воду. К ним постоянно приходили гости. И гостями их уже никто не считал. Люди. Приходили. Порешили. Сидели. Выпивали кофе и чай. А по вечерам все больше покрепче. Выдумывали. Уносились в своих фантазиях в заоблачные дали. А были эти фантазии просто составной частью меню. Так: Помечтать. Выпить. И закусить. Все то же самое видела она с детства. Творческие люди поколения ее родителей жили так же. А вот молодая поросль в тех же знаменитых семьях брала быка за рога. Видимо у них этот трендеж, слышанный сызмальства в убойных количествах, так же, как и у Милы, вызывал стойкую аллергию. Они не лезли по семейной традиции в актеры, а становились организаторами. Понимали, что никакой дядя для них ничего не сделает. Дядя сидит в гостях, подперев голову рукой, и предается воспоминаниям молодости.
|