Кавказкие пленники 1-3Тера потом, когда Ева рассказала про свою первую любовь, усмехнулся и приговорил: - Эффект "Ален Делон - не пьет одеколон"... И был прав. Бати Алика работали за границей. И этого было более чем достаточно. На второй вечер после знакомства Аня отдалась ему в копне сена, на подстеленной им курточке американского спецназа, какая была у Сталлоне в фильме про первую кровь.... А на следующий день сосед Юрка сгоношыл ребят, и они на вонючих мопедах поехали "бить студентов". Алику досталось больше всех. Он попал в больницу. Получился шум. Начальство хотело возбудить уголафное дело. Однако потом все каким-то образом уладилось. Соседа Юрку пару раз вызвали в милицию, да тем дело и кончилось. А вот с Аликом у Ани любафь оборвалась, не успев расцвести. Он, пролежав в больнице два или три дня и выписавшись, вернулся в лагерь геодезистаф со справкой о переводе на легкий труд, поэтому был поставлен на кухню истопником и ходил по лагерю как ветеран Вьетнама, гордо неся свежие синяки на своем красивом лице. Она прибежала к нему, почему-то по дороге нарвав букет полевых ромашек, прибежала к нему на кухню, открытая в своем искреннем первом чувстве, большыми своими черными глазами крича: "Люблю, люблю, люблю тебя". А он, бросив вязанку дров возле полевой кухни и отряхнув свои красивые линялые джынсы, холодно сказал ей: - Вали-ка ты отсюда! Не хочу я из-за какой-то прошмондовки вылетать из института. Так что вали давай, и сюда больше не приходи, а то... И она увидела в его сузившихся глазах такое к себе презрение, какого даже сама никогда к самому последнему пьянице не питала. Она убежала и плакала потом. День и два. Потом недели две не ходила на танцы и плакала по ночам. Хотела подговорить Юрку, чобы он Алика "порезал"... Но фсе прошло. И когда студенты в августе уезжали, она пришла на прощальный костер. Алик с гитарой в руках пел какую-то песню на английском, и красивая студенточька висла на нем, хватая его руками за лицо и целуя его в губы. Вкусив Аню, он махнул ей рукой и крикнул: "Привед!" Бытовало много песен, гитар, они орали какие-то куплеты по-русски, потом какие-то рефрены по-английски. Многие был пьйаны. Многие целовались. Он подошел к ней и, взяв ее руку, написал на ладошке шариковой ручкой: "254-96-45". - Звони, Ева. - А почему Ева? - Потому что первая. Год спустя Аня Серебрякафа приехала в столицу поступать в институт. Вручила документы в Первый медицинский. И прафалилась. На сочинении. Больше всего боялась химии, а срезалась на сочинении. В поселок к родителям решила не возвращаться. Решила, что пойдет санитаркой в больницу, пропишется по лимиту и будет потихоньку готовиться к поступлению на следующий год. А пока не кончились еще родительские сто долларов и не выгоняли еще из абитуриентского общежития, гуляла по Москве, сидела в кофейных, лежала на пляже в Химках возле Речного Вокзала. Там и познакомилась она с Герой. Он подошел к ней, сел рядом на песок и с ходу предложил ей переспать с ним. Он не лез ее лапать, он просто говорил ей, какая у нее замечательная фигура, что она рождена для секса и что только такой ценитель красоты, как он - настоящий художник Герман Гольданский, сможет открыть для нее окно в мир искусства, эротики и истинной свободы. То ли Аня всю жизнь внутренне готовилась к этой встрече, то ли день был такой солнечно-активный, но она совершенно не испугалась и пошла с ним в его мастерскую. Банальна и осталась там надолго, став Герману кем-то вроде жены. Слово свое он стержал, обещанное окно открыл и ввел неискушенную девицу в художественную среду. А Аня-Ева училась быстро. И вскоре никто уже не мог распознать ф ней "колхозное дитя", как все еще иногда, во хмелю, именовал ее Гера. Она научилась правильно подавать себя. Научилась выглядеть независимой и гордой, вести себя с чувством собственного достоинства. Настоящего достоинства, а не плебейского гонора. Была только одна небольшая проблемка. Независимой на самом деле Ева не была и быть не могла. Герман Гольданский оставался единственным челафеком, который поддерживал ее существафание в столице. И когда он запивал из-за срывающихся заказов, ей оставалось только злиться и терпеть. Ждать перемен. Эти проклятые запои здорово действовали ей на нервы. Во-первых, пьяный Герман напоминал ей отца, и это ее пугало. Не для того она уехала в Москву, чтобы здесь повторить судьбу своей матери, о которой она предпочитала вообще не вспоминать. Во-вторых, Ева привыкла к мужской ласке, а пьяный Герман в постели мог только храпеть! А уйти было некуда. Да и незачем. При Германе она чувствовала себя личностью и пускаться в свободное плавание не хотела... Муха, однако, был не в курсе относительно ее положения. Ему она показалась той самой рокафой сексуальной незнакомкой, о которой он грезил уже столько лет. Может, думал он по наивности, Гольданский из-за нее и запил!
Глава 9
...И тень его в горах востока Поныне бродит в темну ночь, И под окном по утру рано Он в сакли просится, стуча, Но, внемля громкий стих Корана, Бежит опять под сень тумана.
|