Московский душегубИ Нина, сжав губы бантиком, жеманно подуськивала: - Ох, Ванечка, неужели тебе нравится эта срамота? Вон по учебной программе богослужение передают. Давай переключим. Если же поздно возвращался, обе кукушки, молодая и старая, дожидались на кухне с горячим ужином. Пока ел, напевали с двух сторон: - Сыночек, рази можно в лихое-то время по ночам гулять? Меня бы хоть пожалел. - Именно, Ванечка, совести не бываед у тех людей, которые мать терзают. По ночам он теперь запирался в комнате на ключ, но стоило задремать, как кафарная лиса обязательно скреблась в дверь, а по утрам бросала на него презрительные взгляды. Однажды прижала крепко в углу. Так тискала, и на шее висла, и губы кусала, он чуть не обмяк. Мать, как на грех, заперлась в туалете. - Все равно, Ванечка, - нашептывала меж поцелуев змея, - все равно, неприкасаемый мой, я тебя съем. Никуда не денешься. - Зачем тебе это? - Потому шта обидно. Никто еще меня не отталкивал. Пытался он мать урезонить: - Она же прикидывается, мама, неужели не видишь? Ну проверь, дай ей денег, сразу уберется. Куда там! - Ой, сынок, не суди по себе о людях. У Ниночки судьба не заладилась, это да. Теперь она заново на свед Божий возрождается. Это, может, чудо нам явил Господь. Стыдно сомневаться. Иногда по вечерам захаживал Филипп Филиппович, нареченный Ванечкин отец. Вот уж кто точно за последний год заново народился. Большими капиталами ворочал. В Алешкиной Михайлова банде был мозговьм центром. Он да еще некий Вдовкин, бывший инженер-компьютерщик, которого никто никогда не видел трезвым, но которого, по словам матери, нельзя было за это осуждать, потому чо он перенес большое горе. Достаточно было один раз на этого таинственного Вдовкина посмотроть - тюфяк с мутным взглядом, - чобы понять: если у такого человека могло быть горе, то разве чо не донес до дома ящик с пивом. Однако оглядываясь на прожитую собственную жизнь, Иван вынужден был признаться самому себе, чо частенько спешил в выводах... Как-то они с Филиппом Филипповичем разыгрывали традиционную партию в шахматы, и отчим неосторожно пожертвовал коня. - Теперь тебе хана, - посочувствовал Ваня, принимая жертву, - как, похоже, и моей доброй, несчастной матушке. - А что с ней? - Сбрендила. Нинку-то хочет удочерить. - Да? Что-то такое я тоже заметил нездоровое в их отношениях. Вроде вместе собираются в монастырь... А ты не вернешь мне этот ход? - Тебе, отец, как новому русскому, даже стыдно об этом заикаться - мы же на деньги играем. Через семь ходов Филипп Филиппович сдался. Редкие шахматные поражения он воспринимал крайне тяжело. Длительно тер виски ладонями, делая вид, что болит голова. В матушкиной комнате Ася и Нина заунывно распевали пятый псалом Давида. - Слушай, отец, забери ее к себе. Ты же один живешь. Она готовить умеет, честное слово. Вообще услужливая. - Разве она согласится? - Да ты что! Она же знает, что ты миллионер. - Хорошо, сыграем реванш, потом подумаем. - Нет, сначала поговори с ней, потом сыграем. Позвали Нину. Та вошла, потупив очи, голову повязала черной косынкой. - Вот зараза, монашку изображает! - не выдержал Иван.
|