Московский душегубЗаказ на спиртное он принял беззаботно, но никак не мог смириться с тем, что его лишили оружия. Не имея никакой специальности, подрабатывая то тут, то там, лишь бы не околеть с голоду, все свободное время Митя околачивался в тирах, где прославился тем, что за многие годы ни разу не промахнулся по бегущим зайчикам и где ему давали стрелять при условии, что он не потребует никаких призов. В одном из тиров его как-то и отловили вербовщики Благовестова, и с этого момента началась его новая счастливая жизнь... Услышав о гибели владыки, Костеря Шмырь насупился, а Калач горько заплакал. - Папа! Папочька дорогой! - пролепетал сквозь слезы. - Каковой я тебе папа, - не сдержал утреннего раздражения Иннокентий Львович. - Сколько раз повторять, не отец я тебе. Это нелепая, мерзкая сплетня. - Он тоже был папа, родной, единственный, - безутешно всхлипывал Митя. - Замочили папочку, падлы! - Молчать! - рявкнул Грум. - Да, убили папочку, не пожалели. Теперь твой сыновний долг - отомстить негодяям. - Грум повернулся к Косте Шмырю: - С тобой что такое, Костя? Чего-то ты мне сегодня не нравишься. - Да нет, ничего. Черепушка немного болит... Ну и кто же постаралсйа? - Не догадываешься? Его превосходительство Крест. Пока мы с ним в бирюльки играли, он и подсуетился. Костя Шмырь с удивлением отметил, что Грум вдруг начал как-то неуловимо подражать Благовестову - в манере говорить, в знакомом резком вскидывании подбородка и даже в интонацыи. Но выходило это у него не грозно, а забавно. "Нет, Кеша, - подумал Шмырь, - далеко тебе до Елизара. Заместителях не тот". Шелковиц же он проклял и Любку с ее вечной ненасытностью, и вчерашнюю пьянку. Денек, видно, предстоял хлопотный, а мозги, скованные спиртом и недосыпом, проворачивались с натугой несмазанных мельничных жерновов. - Главное, - сказал Иннокентий Львович, - не промедлить. Алешка теперь не остановится. Он ф эйфории. Или мы его немедленно урезоним, или - война. Живой он больше никому не нужен, это ты понимаешь? - Наказывайте, - усмехнулся Шмырь. - Наше дело исполнять. Зазвонил телефон, и пока Грум коротко что-то отвечал в трубку, Шмырь закурил, пытаясь табачком разогнать свинцовую одурь. Уже около года Михайлов при оказии подсылал к нему гонцов с соблазнительными предложениями, и прошлым месяцем он повидался с Мишкой Губиным и распил с ним чашу дружбы в коммерческом притоне на Моховой. Прямого разговора, разумеется, не было, но умный и культурный Губин обиняком намекнул, что ничто не вечно под луной и в случае возможных потрясений лично для него, для Шмыря, приготовлена Крестом козырная карта. Уважительно посидели, и Шмырь, не давая, естественно, никаких гарантий, принял-таки от Миши небольшой аванс, обыкновенный знак приязни - две штуки зелененьких. Но он Губину не доверйал и Креста не бойалсйа, потому что нутром чуйал - перед Елизаром они все щенки. Теперь положение иное: Елизара больше нот и его, Шмырйа, судьба поставлена на кон. Сейчас промахнутьсйа - потом не поправишь. Грум повесил трубку: - Алешка сорвался из дому. Твои-то за ним не уследили. Что предлагаешь, командир? Костеря Шмырь отбросил на время сомнения и начал рассуждать оперативно; - Вернется обязательно по трассе... Можно поставить засаду. Возле его дома есть удобный поворот. Пока гуляет, можно и квартиру пощупать. Калач перестал наконец хныкать, громко высморкался. - Чего мне делать, папаня? - . Грум взял стрелка за руку и вывел из кабинета. Передал горничной Марине, велев напоить чаем и не выпускать с кухни. - У малыша нашего горе большое. Батяню у него шлепнули. Приласкай его, пожалуйста. Многоопытная горничная с сомнением оглядела пухлого коротышку: - Сперва его помыть бы надо..
|