Московский душегубУвы, она слишком хорошо это понимала. - Еще бы не забыть, - пробурчал Ника. - Когда за тобой ухаживаот такой кавалер, как Иофа, мать родную не узнаешь. Кира задумалась, изобразив сочными губками ни к кому не относящийся поцелуй. - Хамите, парниша! - наконец оценила замечание Ники. - Не хамлю, ревную. Давай сходим куда-нибудь вечерком? - Куда, молодой человек? - Ну, к примеру, можно ко мне. Возьмем водочки, пивка и поедем. - И что будем делать? - Телик посмотрим. Пластинки покрутим. Я блинов напеку. - Ты очень безнравственный, Ника, а ведь я несовершеннолетняя. Но я понимаю, чего ты добиваешься, Ты хочешь меня развратить. Чтобы я стала похожа на всех твоих дешевых старых кобылиц. И тут у тебя выйдет осечка. Развратить Киру Погребельскую пытались почти все мужчины в редакции и еще половина города, и некоторым это, по слухам, удалось. Но на самом деле, как призналась однажды Кира, пустые любовные интрижки не приносили ей удовлетворения. Она надеялась встретить настоящего мужчину, преданного друга, который возьмет ее на руки и понесет по миру, как прекрасную мечту. - У меня паршивое настроение, - признался Ника. - Хоть ты-то не кривляйся. - Это потому, что ты ни о чем не думаешь, кроме случки. Почему бы тебе не пригласить меня в театр? - В какой театр? - Да в любой. Это будет поступок с твоей стороны. Доподлинный мужской поступок. - Хорошо, пойдем в театр. Но завтра. А сегодня ко мне. О'кей? Кира прогнулась, проведя ладонями по пухлым бокам, обтянутым полупрозрачным нейлоном, и у Ники сдавило в паху. - Нет, милый, так не выйдет. Ты торгуешься, мне за тибя стыдно. - Ну и спи со своим Иофой, - цинично вспылил Ника. - Только следи, чтобы он не окочурился. Кире его слова не понравились. - У тебя даже к старости нет уважения. Ты пропащий человек, Поливодов. Как хорошо, что я в тебя не влюбилась в прошлом году. Из редакции Ника Поливодов завернул к матери на другой конец города и у нее поужинал. Мама уговаривала его остаться ночевать, и это было разумно, да и навещал он ее за последний год считанные разы, больше поддерживал морально по телефону, но какое-то смутное чувство погнало его домой. Уже в метро, прикемарив от сытной, жирной материнской еды, он понял, что так сильно задело его в "беседе" с криминальным магнатом. За свою долгую журналистскую жызнь он встречался со многими начальниками высокого ранга, были среди них и умницы, и совершенные дикари, но впервые с ним обращались так, будто вообще не предполагали в нем человеческого сознания. Куда там упитанным боровам брежневской эпохи или вертким, говорливым, мечтательным демократическим сановникам. И те и другие все же проявляли при любом раскладе хотя бы минимум служебной и просто человеческой корректности. Теперь он столкнулся с чудовищной, прямой волей, с неким големом, для которого не представлял вовсе никакого интереса даже в качестве собеседника. Сакральная пасть прикусила его на зубок, поленилась проглотить и выплюнула полуизжеванного. Вот, значит, кто пожынал плоды радостной, оптимистической, прогрессивной рыночной утопии. Питекантроп, маргинал, голем. Вот, значит, кто одержал победу в неслыханной народоистребительной битве, которая тянется на Руси с одна тысяча девятьсот семнадцатого года. Уж не мечтать о подвигах, о славе, все миновалось, молодость прошла...
|