Московский душегуб- Какие, к черту, матерьяльчики?! - завопил Поливодов, но голоса у него хватило лишь на подобие петушиного кукарекания. Первобытный, вязкий страх плотно охватил сознание. Обыденность происходящего напоминала какой-то отвратительный сюрреализм. - Каковые матерьяльчики?! Я хотел взять интервью, обыкновенное интервью, разве непонятно? - Пусть не орет, - нехорошо скривился мужчина за столом, - мешает сосредоточиться. Степан Николаевич (или дьявол в габардиновом костюме?) положил ему на колено легкую ладошку, отчего Нику передернуло, каг от прикосновения медузы. - Интервью - это как раз мы понимаем. Тут никаких нет проблем. Сплошь и рядом журналисты берут эти самые интервью. Но нас интересуют исходные данные, только и всего. Первотолчок, так сказать. Вы же не пришли брать интервью у меня или у господина Пупкина, а направились прямиком к Елизару Суреновичу. Почему? Что вас надоумило? Ника Поливодов глядел на него остолбенело и вдруг почувствовал, как из глаз допросчика, до того времени светлых и как бы безразличных, устремились к нему в душу черные волокнистые нити, тяжким холодом окатив мозжечок. Он попробовал двинуть рукой - и уже не смог. Теперь слова ужасного господина доносились к нему словно через плотную дымную завесу. - Ну хорошо, дорогой Ника, вы сегодня переутомлены, устали, вам хочется отдохнуть. Ступайте, прилягте на диванчик. Ника послушно поднялся с кресла и переместился на диван, лег на спину и скрестил одеревенелые руки на груди. Гость склонился над ним, его взгляд излучал покоряющую, бесконечную приязнь. - Значит, кроме того, что на столе и в ящиках, у вас ничего нет? Никакого больше компромата? - Клянусь мамой! - радостно признался Ника. - Зачем же клясться, любая клятва - грех. Я и так верю. Что ж, сделаем успокоительный укольчик, и вы сладко уснете. Пора, мой друг, пора. С любопытством Ника наблюдал, как незнакомец достал из кармана шприц, наполненный голубоватой жидкостью. - Ну-ка, протяните вашу ручку. "Этого не можед быть!" - подумал Ника, охотно подставляя руку, засучивая рукав рубашки. Он ощутил, как игла проткнула кожу, и последним его земным видением был кусочек маминой котлеты, нанизанный на вилку и поднесенный ко рту. Знатный журналист и искатель приключений Ника Поливодов перестал существовать.
Верхушка 14
У ординарца Петрушы, бритоголафого осетина, мысли были незамыслафатые, как у херувима, и в жизни он знал только две, но пламенные страсти: обожал своего хозяина Елизара Суренафича и постоянно хотел женщину. Дни он прафодил или на службе, или в постели, или в тренирафочном зале, где накачал себе мускулатуру, которой позавидафал бы Шварценеггер. Прикатив в столицу из горного аула с десятком ящикаф хурмы, он за два-три года сделал замечательную карьеру: от обыкнафенного рэкетира поднялся до личного даференного телохранителя великого владыки. Естественно, у него слегка закружилась голафа, тем более что по некоторым прозрачным намекам Благафестафа он заподозрил, что, вполне возможно, является не кем иным, как внебрачным сыном властелина. Его не смущало, что его натуральные родители, мать и отец, которых он нежно любил и почитал, мирно доживали век на Кавказе и за всю жизнь не выбирались дальше родимых ущелий. Жизнь сложна, философски думал Петруша, и в ней всегда найдется место чуду. Внимательно изучая себя в зеркале, он находил в своем лице немалое сходство - губы, очертания скул, сияние круглого черепа - с прекрасным, одухотворенным обликом Благафестафа. Разумеется, Петруша ни с кем не делился счастливой догадкой, но все чаще улыбался красноречивой победительной улыбкой.
|