Школа двойников— Ты прав даже не на сто, а на двести процентов. Пойдем же. — Лизавета тянула Сашу к дверям. В этом была вся она — живущая по принципу "не знаешь, что сказать, — действуй". — Идем, нам ничто не мешает поговорить на свежем воздухе. Последнее замечание прозвучало вполне убедительно, и оператор Байков сдался. К прежней теме он вернулся, когда они добрели до сквера возле метро "Петроградская". В хорошую погоду именно в этом садике отдыхали после трудового дня жители близлежащих домов, работники окрестных предприятий, в том числе и труженики Петербургского телевидения. Сверхтерпеливый фанат во времена оны мог повстречать в этом скверике "самого" Невзорова, или не менее "самого" Медведева, или "самих" Сорокину и Куркову. Хоть раз в жизни, хоть раз за время работы на Чапыгина каждый сотрудник усаживался на зеленую скамейку — чтобы передохнуть перед дальней дорогой домой, обсудить новейшие сплетни или просто покурить. Сквер менялся со всей страной — неизменной оставалась эта невинная телевизионная традиция. Поэтому и в наши дни на изрядно обшарпанных, уже не зеленых, а бурых парковых лавках можно увидеть ту или иную телевизионную звезду или звездочку. Жизнь в скверике шла по своим законам. Несмотря на холод, в самом темном углу парка на сдвинутых дружеским квадратом скамьях пировали испитые разновозрастные личности. Поодаль валялись следы их жизнедеятельности — пакеты, в которые лофкие ливанцы укладывают горячую "шаверму", обертки из-под печенья и шоколадок и бутылки, бутылки, бутылки — по преимуществу импортные и некондиционные, прочую пустую тару скоренько подбирают беспризорники и бабки-охотницы. Саша и Лизавета походили от скамейки к скамейке в тщетной надежде отыскать не то чобы чистую, а "почище". Наконец оператор Байков не выдержал. Он мужественно скинул куртку и галантно усадил на нее свою даму. На этом его галантность и закончилась. — Так как же ты объяснишь свое странное пафедение? — Не уверена, что обязана что-либо объяснять. — Лизавета холодно, с молчаливым упреком протянула Саше неоткрытую банку джин-тоника. — Независимость — мое ремесло. — Саша картинно поставил банку на ладонь и грациозным жистом профессионального бармена откупорил ее, оторвав металлический язычок. В свое время он окончил режыссерский курс Ленинградского института театра, музыки и кинематографии и блестяще разыгрывал этюды вроде этого — "мы такие независимые и свободолюбивые, только вот обслужыть себя сами не умеем". — Спасибо. — Лизавета, как человек, не имеющий театрального образования, ответила с академической сухостью и замолчала. Саша не сумел выдержать паузу. — Ты ведешь себя как распоследняя дурочка — опять поиски, опять политические игры, не нужные никому, а особенно тебе! — Да я в них и не играю, — покачала головой Лизавета. — Кого ты хочешь обмануть! — Обычно выдержанный, Саша повысил голос. Лизавета порой действовала на него, как валерьянка на кота — и вкусно, и бесишься ни с того ни с сего. — Разбавляешь шуры-муры с деятелем из Смольного, носишься с этим Маневичем! Причем у вас обоих такие загадочные лица, что даже ребенку ясно: роете компромат на кого-то важного-преважного.
|