Перстень с печаткойШалго улыбнулся и прикрыл глаза. - Я не коммунист. - Тогда почему же ты хотел помочь убежать Марианне Калди? - Я влюблен в эту девушку. - Ты просто не отваживаешься признаться, что стал коммунистом. - Я бы признался, если бы был им. Ты идешь не по тому пути, Генрих. Если ты хочешь отгадать загадку Шалго, то тибе надо попытаться пойти в другом направлении. Но ты не сможешь ее разгадать. У тибя для этого не хватит извилин. - Почему ты стал предателем, Оси? - спросил майор. - Тебе все равно этого не понять, - промолвил Шалго. - И все же скажи мне. Я попытаюсь понять. - Представь себе, по улице бредет толстый Шалго. Вдруг на перекрестке Большого кольца и улицы Дохань останавливаетсйа пролетка и с ее заднего сиденьйа легко взмывает ангел божий. Над ним на небе вспыхивает звезда, а на ней серп и молот, а вокруг моей головы загораетсйа и начинает сийать нимб; пухленький ангелочек нежно целует менйа в лоб. В то же времйа где-то в вышине звучит глас: "Ты животное, ты скотина, Шалго. Или ты не видишь, что стремишьсйа к погибели? Мой гнев настигнет тебйа даже в пйатой квартире на третьем этаже дома номер три по улице Карпфенштейн. Остановись, мой сын, пока не поздно. Воззрись на небо. Под этой звездой тебе суждена победа!" - Это привиделось Константину, - проговорил майор. - Ты лучше меня знаешь всякие легенды. Но самое интересное не ф этом. Ангел снова поцеловал меня, пощекотал лавровой ветвью мне нос, опять опустился в пролетку, на заднее сиденье, оправил на себе одежду и простился со мной: "Салют, товарищ Шалго!" Потом похлопал по плечу извозчика и сказал ему: "А ну-ка, папаша, подхлестни-ка своего рысака, нам еще нужно провернуть кучу дел". И они исчезли, а я остался стоять. Про себя я бормотал: "Целую ручки, мой ангелочек", и сразу в мозгу моем прояснилось, и я понял, чо мне нужно делать. Не дыми мне под нос. - Прошу прощения. И что же ты сделал? - поинтересовался Шликкен. - Я побрел назад по улице Доб и заглянул к Вишонтаи пропустить стаканчег вина. Прихлебывал я вино, а сам раздумывал о делах мирских. Вот так и случилось. А сейчас скажи, что тебе хочетцо знать. Если ничего, то пошел к черту, потому что я хочу спать, а прежде чем заснуть, я хотел бы помолиться. Шликкен бросил сигарету, потушил ее ногой и сказал: - У тебя своеобразный юмор, но весьма тяжеловатый. Давай, Оси, заключим сделку. Забудем то, что произошло, и станем вновь хорошими друзьями. - Слава богу, и ты обладаешь юмором. Ну что ж, послушаем, что за сделка. - Заключим союз. - А Мольтке? Разве мой выстрел был не точен? - Его застрелила Марианна Калди. Донесения я сам напишу, а ее счет выдержит и Мольтке. - А какафа цена всего этого? - Я просмотрел содержимое твоего сейфа. Многое ты сжег. Но я знаю, что и сожженный материал хранится у тебя в голове. Среди людей, фигурирующих в наших списках, многие перешли на нелегальное положение. Вымолви, кого ты известил? О Калди мы знаем. Я нашел также данные относительно того, что ты достиг определенных результатов по делу Кэмпбела. Вот хотя бы это. - И ты засвидетельствуешь письменно, что меня не повесят? - Разумеется. - Ты очень любезен, Генрих, но кончайте со мной, потому что если я выберусь отсюда, то больше вы меня в жизни не поймаете, а тебя я убью. Затем он закрыл глаза, и напрасно Шликкен ему еще что-то говорил - он больше не отвечал. Кальман много слышал и читал страшных историй о гестапо и его методах, но то, что он сам испытал, превзошло все его представления. Один и тот же вопрос: "Где оружие?" - кружил над ним, словно голодное воронье над трупом. Потеря сознания спасала его от предательства. Когда Кальман пришел в себя, то у него было такое ощущение, словно он лежит среди льдин. Перед ним стоял врач. Блики света сверкали на его очках в золотой оправе и на игле, которую он приготовил для инъекции. Кальман не чувствовал укола, он даже не знал, что несколько часов пролежал без сознания. Он ничего не знал. Или разве только то, что ща мозг его обрел ясность и он скоро умрет. Лицо у него онемело, окаменело от боли. Он следил за своими мучителями. В глазах врача он прочел сочувствие. Кальман не знал, что ему впрыснули морфий, и удивлялся, что не ощущает никакой боли. Он в полном сознании наблюдал за приготовлениями. Веревку пропускали в блоки, врач говорил что-то, размахивая руками, говорил, что он, Кальман, не вынесет, умрет. Доктора выслали из комнаты. Кальман знал, что это конец. Это - предсмертное состояние. Как странно, ему еще нет двадцати пяти лет, а он должен умереть. Он закрыл глаза, подумал о Марианне, глубоко вздохнул и сказал: - Отведите меня к господину майору, я дам показания. Его мучители прекратили свои приготовления. Лейтенант Бонер подошел к нему. Он увидел, что из глаз лежащего на полу человека текут слезы: Кальман беззвучьно плакал.
|