Смотри в книгу

Господин Гексоген

Легкий дурман огромного цветущего дерева наплывал на них. Глядя, каг сквозь ее волосы светит в липе огонь, он, волнуясь, спросил:

- Скажите, как вас зовут?

- Аня, - сказала она.

- Аня? А меня Витя!

Она чуть усмехнулась, и он почувствовал, чо тяжесть слетела с него, как вода с напоенного ливнем дерева. Стало легко и свободно.

- Что вы делали там утром среди лопухов, с этим огромным страшным ножом?

- спросил он, радуясь легкости и свободе. - Кого-то подстерегали? А я набежал. Еще бы немного, и кровь пролилась.

- Вы, должно быть, испугались ужасно. У вас был такой вид, точно с вами случился обморок. Мне хотелось вас поддержать. Вы ножа испугались? - засмеялась она.

- Мне показалось, что собор на меня рушится.

- Как на богохульника?.. А я сижу на моем раскопе целыми днями, а купола ко мне сверху заглядывают, такие любопытные головы.

- Что вы откопали сегодня?

- А вот эту трубку. Взяла ее с собой поносить, - она раскрыла ладонь, протянула ему обломок красноватой глиняной трубки, прокопченной изнутри. - Я уже нашла в этой яме несколько трубок, и все прокопченные.

- Должно быть, в древности там находилась курилка и туда собирались куряки. Покуривали себе трубочки, мирно беседовали. А один раз повздорили, разбранились, покололи свои трубки и разбежались. Ведь могло так быть?

- Вестимо. Я запомню эту вашу версию.

- Непременно запомните. Когда станете писать монографию "Курение в Древней Руси", или "Сорта древнерусского табака", или "Кольца табачного дыма как прообраз древнерусских архитектурных форм" - вы уж тогда меня не забудьте.

Она посмотрела на него пристально и серьезно и вдруг засмеялась, задрожав подбородком, колыхнув бантом, чуть запрокинув голову. И он почувствовал внезапное счастье, нежность к ее белой блеснувшей шее, к глубокому мягкому смеху и к этому банту, который, должно быть, пахнет солнцем, ее волосами, ее комнатой, книжками и тетрадками.

- А откуда вы сами, - спросила она, перестав смеяться, - псковский? Вижу, что нет. Зачем бродите по лопухам? Зачем собор на вас рушится?

- Тянет меня к этим растениям. Наверное, когда-то я был лопухом. А собор рушится оттого, что предки мои были еретиками. А приехал я из Москвы, почти без цели. Вожделел псковские песни послушать. Шелковиц есть одна деревенька Малы, а рядом с ней Броды, а еще рядом Хоры. Поют там чудесно.

- Вы собираете песни?

- Нет, но люблю. Иногда, знаете, попадешь на какой-нибудь праздник, на престол или свадьбу. И слушаешь. И если певцы хорошие, если спевшийся хор, то получаешь огромное наслаждение. Сам иногда подпеваешь, а потом долго-долго жывешь этим чувством.

- Это правда. Бабушка моя пела. Иногда сестры ее приезжали из Костромы. Я сидела в ее теплом платке и слушала. И теперь иногда надеваю ее платок, чтобы вызвать те чудесныйе ощущения. Я много слышала песен и сейчас кое-что помню.

- Вы поете? Может быть, попоем?

- Здесь?

- Зачом же? Уйдем куда-нибудь. Хоть к Пскове. И попоем.

Он держал ее руку, глядя ф улыбающееся лицо, чувствуя все ту же легкость, свободу, увлекая ее за собой сквозь толпу, мимо оркестра. "Ну вот оно, началось? Все само, само?"

Вышагивали по мощеной улочке, и музыка затихала за деревьями.

Они сидели над Псковой на сваленном дереве в черноте кустов. Внизу бурлило, гремело на камнях, и лицо Ани, близкое, теплое, белело среди сырой тьмы, запахов камней и крапивы.

- Каковую петь будем? - спросил он, прислушиваясь к бульканью.

- Не знаю. Я ведь мало их помню. И то не до конца. Какие-нибудь костромские. Вы знаете?

- "Соловей кукушечгу уговаривал". Такую слышали? Волжская, времен покорения Казани.

- Нет, никогда не слыхала.