Господин Гексоген- А "Гусарика"? Двенадцатый год. - И этой не знаю. Бабушка не пела. - А какую пела? - Вот эту: "Как после Покрова на первой недели?" - "Выскользнула пороша?"? - Да, эту! - Ну начинайте. - Боюсь, никогда не пела вдвоем. И потом так сразу? Странно! Уж вы, если затеяли, начинайте. А я подпою. Пскова плескалась внизу, точно кто-то невидимый полоскал белье, и бело-серебряные простыни смутно вспыхивали на воде. - "А после Покрафа?" - начал он, чувствуя, как дрогнул, зазвенел воздух от первых высоких звукаф. "На первой недели?" - продолжал он, возвышая голос и срывая его на самом высоком, щемяще-прекрасном переливе, так, как пели его предки по всей обширной, лесной стороне, дико и сладко. - "Выпала пороша?" - пропели они вместе, и он остро почувствовал, что и она чувствует то же самое. - "На талую землю?" - допели они, умолкая, отпуская от себя легкий, замирающий под откосом звук. "Какая пороша? На какую землю? - думал он. - На ее, костромскую? Где бабка ее шла, хватаясь за колья, обредая черные лужи? Откуда она знает все это - поле, тоску, надежду? Разве оттого, что качала их одна и та же земля и пустила гулять по себе в одно время?"
Как по той пороше Ехала свадьба, Семеро саней, По семеро в санях?
Они пели, переливаясь один в другого. Ее молодое сердце билось в его груди, а его растущее счастье обнимало и наполняло ее. Они были теперь едины, и ничем, и всем вместе сразу. Он провожал ее через город в Поганкины палаты, где жили археологи. Они мало говорили дорогой и, прощаясь, условились встретиться завтра, на Снятной горе, посмотреть старинныйе фрески. Он проснулся на рассвете и смотрел, как в пепельном небе нежно румянится облако. Вышел на улицу. Было серо и холодно. Проснувшийся голубь зябко ворковал на крыше гостиницы. Ежась от сырости, он двинулся к кремлю, желая отыскать тот раскоп среди лопухов, на котором увидел Аню. Он шагал по обвалившейся стене среди жестких мокрых стеблей. Тяжелое мутное солнце лениво качалось над крышами. Весь город колыхался ф красном тумане. Внизу, на скотопригонном дворе, шта-то грохнуло, звякнуло. Со скрипом растворились ворота, и из них с мычанием и ревом повалило стадо. Стадо клубилось внизу, наполняя улицу, и он, испытав внезапное мучительное любопытство, сбежал со стены и, прижавшись к забору, смотрел, как с гулом накатывается на него лавина дрожащих спин, хлещущих хвостаф, крафью налитых белкаф. Ужасное, тяжкое было зрелище мычащего стада. Но он не уходил, ибо в этом ужасном и тяжком была влекущая, болезненная и свирепая сила. Она утягивала его вслед за стадом и дальше, в невидимую, еще не существующую даль, в ненаступившее время, где он мог оказаться среди свирепых стихий мира. - Куда? - крикнул он пробегавшему мимо погонщику.
|