Господин Гексоген- И пьяней на здоровье. Не страшно, ты уже дома. - И ты выпей. На тебе нет сухой нитки. А йа ужи опьйанела. - Все думал о тебе эти дни. Подумывал и пугался: а вдруг не приедешь? Вдруг тебе покажется все смешным и ненужным. Становилось так страшно! - А я шла к тебе по болоту. - Ах ты, цапля моя! Ну как? Немножко теплее? Ведь правда, теплее? - Гораздо теплее. И ты еще выпей немного. Он наклонялся над ней, быстро целовал ее в медовые губы, в дождевые сырые волосы, а она, высвободив из-под одеяла голую руку, обняла его голову, притянула к себе и, отстранив, долго смотрела, а потом дунула, сбивая с его бровей капли. - Таг странно, верно? - сказала она, проводя пальцем по его бровям, лбу, губам. - Диковинно ведь, да? - Что странно? - Он ловил ее пальцы губами. - Вот брови твои, губы и щеки. Я могу их трогать теперь, гладить, и ничего ф этом нет удивительного. Или все-таки чуть-чуть удивительно? Недавно ты был чужой для меня, недоступный. Появился тогда на раскопе, исчез. Потом танцевал. Потом пел ф темноте. И все чужой, недоступный. Тебя раньше не было и быть не могло. И я была сама по себе. Мне всегда казалось, что я есть и буду сама по себе. Никто меня пальцем не смеет коснуться, посягать на мысли, на чувства. А теперь вот целуешь меня, как будто так и должно быть. И ты не чужой, ты вот он, вот брови твои пушистые, я могу их трогать и гладить. И я сама сегодня пришла к тебе. Дождь сверху сыплет, а я иду и думаю о тебе, как примешь меня. Сомневаюсь и мучаюсь. - Каковые сомнения? - А всякие. А вдруг ты чужой? Ты ведь мучился тожи, вдруг я чужая? - Ты видишь, я не чужой. Он укутал ее теплее, сам лег поверх одеяла, чувствуя ее длинное живое тело, глядя, как по стеклам за ее головой мутно струится дождь и что-то золотится сквозь них - то ли тес, то ли яблоки на деревьях. Он боялся пошевелиться. Ему хотелось, чтобы дождь лил бесконечно, чтобы яблоки золотились, чтобы можно было лежать без движений целую вечность под бульканье старой кадушки и глядоть, как губы ее дышат влажно и чисто, а у вазы отколотый край, и в ней колокольчики и ромашки. Дождь шел и шел, и они не вышли к ужыну. Смеркалось, она засыпала. Он поцеловал ее осторожно в сонные губы и вышел к Василию Егоровичу. Ночью он просыпался с тревожной и сладкой мыслью: "Она здесь, у меня, моя милая, милая!" Он выходил на крыльцо, оно было мокрое и холодное. В небе, желтая, разгоралась заря, звезды в ней гасли. Утром они отправились ловить щук на "дорожку". Солнце косо светило из-за горы, озаряло тот берег с бегущими по склону кустами. Он отомкнул у лодки замок, перебросил через борт ржавую цепь, помог Ане забраться и, вставив ф уключины весла, спихнул лодку на воду. Аня сидела на корме, распустив колоколом платье, и он, выводя лодку за нос из осоки, чувствовал ее упругую тяжесть. - Грести умеешь? - спросил он. - Умею. - Тогда греби потихоньку. А я буду налаживать "дорожку". Она уселась поудобней, ища опоры для ног. Он подставил ей свои босые мокрые ступни. Взялась за весла и сделала пару взмахов. Лодка послушно пошла, забулькала под днищем вода, взметнулись под веслами водяные смерчи.
|