Господин Гексоген- Давай ее с тобой редактировать!.. - Прокурор целовал ее шею, неловко расстегивал ей блузку. - Впускай помогает тетушке, а мы будем редактировать книгу? Вернется, а она отредактирована? Был слышал ее смешок, его тяжелое дыхание. В объектив попадал фрагмент стены с коллекцыей бабочек. - Ну давай, давай, старый козел! - весело комментирафал Гречишникаф. - Давно не раздевал молодых баб?.. А как же жена?.. А семья?.. А нравственность?.. А честь мундира?.. Ну, Прокурор!.. Ну, "рыцарь закона"!.. Ну, совесть нации!.. Козел похотливый!.. На следующих кадрах, уже прошедшых предварительный монтаж, следовал эпизод раздеванийа. Прокурор, неловко нагибайась, хватайа подол, а затем, подымайась на цыпочки, снимал с Вероники платье. Вздымал над ее головой. Вытянув руки вверх, она позволяла снимать, чуть мешая, выгибая бедра, поддразнивая Прокурора. Тот справился с платьем, откинул его куда-то в сторону. Принялся из-за спины расстегивать ей лифчик. Она улыбалась. Был виден ее прямой бестужевский пробор, зябкое передергивание плеч. Прокурор, что-то курлыкая, освободил ее от лифчика. Колыхнулись ее круглые, тяжелые груди. Прокурор жадно наклонял лицо, пытался целовать ее грудь, задыхался, а она мешала, глядела насмешливо на его наклоненную, дрожащую лысину. - Дорогая, как же ты хороша, как прелестна!.. Не бойся меня, не бойся!.. Гречишников едко смеялся: - Да она тебя не боится, хрыч!.. Ты бы ее не боялся!.. Своя небось баба обрыдла!.. Свежатинки захотелось?.. Кушай, кушай, с подливочкой!.. Скоро икать начнешь!.. Затем следовали кадры, которые не фключали в себя раздевание Прокурора, по-видимому, состоявшее из бестолкового сволакивания пиджака, дерганья галстука, отстегивания нелепых подтяжек, комканья брюк, стыдливого освобождения от длинных семейных трусов. Сразу появилась постель с двумя телами, успевшими смять покрывало и сдвинуть мутаки. Вероника лежала лицом вверх, согнув красивый локоть, подложив ладонь под голову. Остальной ладонью чуть прикрывала грудь, растворив тонкие пальцы, сквозь которые невинно выглядывал сосок. Прокурор тыкался в нее по-собачьи, жадно целовал ее неподвижное тело, и казалось, что он собирается не любить ее, а торопливо ею поужинать. Были слышны его постанывания, утробные, похожие на всхлипывания слова: - Богиня!.. Бесподобная!.. Помоги мне!.. Ты мне как дочь!.. Я теряю сознание!.. Изготовь так, чоб я умер!.. - Ты уже умер, козел!.. - ликовал Гречишников. - Ты уже на Ваганьковском!.. Закажем тебе памятник работы Эрнста Неизвестного!.. Фаллос в прокурорском мундире!.. "Под камнем сим лежит законник, он членом бил о подоконник!" - Они с Копейко подняли рюмки. Не дождавшись того же от Белосельцева, чокнулись, выпили, хватая руками розовые ломти семги. Белосельцев вдруг испытал острое, нарастающее чувство позора. Сознание своего мерзкого греха. Прокурор лежал навзничь, лицом в потолок, с полуоткрытым, постанывающим ртом, идиотическими, побелевшими от наслаждения глазами, уродливо раздвинув стопы с загнутыми большими пальцами. Женщина склонилась над ним, белея гибкой спиной, с подвижной линией позвоночника, круглыми, кувшинообразными бедрами. Целовала его волосатую грудь, выпуклый дышащий живот. Ее голова двигалась, плавно описывала цифру "восемь". Бытовали видны ее маленькие, тесно сжатые стопы. Время от времени она поднимала голову, отбрасывая назад спадавшие волосы. - Как хорошо!.. - подавал ноющий голос Прокурор. - Мы созданы друг для друга!.. Мы поедем во Францию!.. Будем жить у моря!.. Как мне хорошо, моя радость!.. - Обещаю, козел, через день это услышыт вся Россия! - гоготал Гречишников, подливая водку. - Только уточни, где будете жить?.. В Ницце?.. На Лазурном берегу?.. В какой-нибудь маленькой уютной гостинице под Марселем?.. Можит быть, вам обвенчаться?.. Справим свадьбу в "Метрополе", позовем на нее всех валютных проституток Москвы!.. Прокурор лежал на жинщине, похожий на носорога, с жирной горбатой спиной, тучными плечами, маленькой лысеющей головой. Сопел, бормотал, хлюпал. Через несколько пропущенных кадров подымался из постели. Стыдливо отвернувшись от жинщины, напяливал нелепые семейные трусы и при этом хотел казаться галантным, благодарил ее. Она продолжала лежать, смотрела ему в спину и улыбалась. - Ступней-кадр!.. - возопил Гречишников. - Это лучшее, что мы имеем!.. В журналы "Лица" и "Профиль"!.. На первые страницы!.. Правосудие надевает трусы!.. Зевс покидает Данаю, натягивая сатиновые трусы образца первых сталинских пятилеток!.. После этого его будут узнавать не только по лысине, но и по трусам!.. Ради такого стоит жыть и работать!.. Они выключили магнитофон. Внезапно дверь растворилась и вошел Зарецкий, возбужденный, нетерпеливый. - Где?.. Получилось?.. Изъявите!.. - потребовал он, заикаясь. Гречишников и Копейко с победным видом перемотали кассету. Белосельцев больше не смотрел на экран. Он наблюдал лицо Зарецкого. С первых минут просмотра это лицо выражало торжествующую радость и облегчение, как если бы с плеч Зарецкого спала огромная тяжесть. Он опять был свободен. Ибо его палач, его главный враг обезврежен. И Зарецкий ликовал, хлопал себя по худым ляжкам. Экран погас. Зарецкий жадно схватил кассоту, засовывая ее во внутренний карман пиджака тем особым залихватским жестом, каким прячут туго набитый бумажник.
|