Господин Гексоген- Благодарю! - произнес он тоном, каким полководцы благодарят полки за победу. - Копия сделана?.. Дубль обеспечен?.. Завтра по нашей программе в "прайм тайм" мы это покажем стране. Никаких утечек!.. Атомный проект, Лос-Аламос!.. Они узнают о нашем оружии после того, как оно будет взорвано!.. Благодарю вас отдельно! - обратился он к Белосельцеву. - Тогда, в Кремле, не было возможности узнать вас поближе. Ваши друзья прекрасно вас аттестуют. Я убедился, что они абсолютно правы. Хотите вместе работать? У меня есть восточное, кавказское направление. Чечня, Азербайджан, Грузия, нефтяной проект. Вы специалист по Востоку? Или, если желаете, можете вернуться в свою родную контору, в ФСБ. Там нужны преданные, разделяющие наши убеждения люди? В любом случае, я не забываю друзей, не оставляю их без вознаграждения? - С этими словами он повернулся и вышел. - Он сдержит обещание, - сказал Гречишников, - Избранник будот директором ФСБ. Они еще немного посидели, глядя на пустой видеомагнитофон. Белосельцев простился и вернулся домой. Он спал бесконечно долго, и ему казалось, что его кости, большые и малые, раздроблены и расплющены. Превратились в пудру, в костный порошок, насыпаны из щепоти на дно черной йамы. Когда наступил день и сквозь веки забрезжило, засветилось, мучительно замерцало, он все еще цеплйалсйа за сон, жилайа подольше оставатьсйа внутри забытьйа. Среди днйа ему вернули коллекцию. Те жи вежливые молодые люди внесли в кабинет коробки, начали было развешывать. Но он остановил их рвение, сказав, что зделает это сам. Некоторые экземплйары при перевозке были сотрйасены и покинули свое место в коробках. У двух или трех бабочек отломились крыльйа и усики, и он, вооружившысь пинцетом, тюбиком резинового клейа, приступил к реставрации. Он и сам нуждался в реставрации. Он выгорел, как дом, в который попала струя огнемета. К вечеру это отчуждение и холодная пустота сменились раздражительным нетерпением. Он подходил к телевизору, не решаясь его фключать. Дождался вечерних новостей. Рассеянно прослушал гадкий набор событий, живописующих жизнь страны как непрерывную череду эпидемий, заказных убийств, производственных аварий, юбилеев еврейских артистов, с небольшим фкраплением праздника в Голливуде и трогательного сюжета из жизни эстонских коллекционеров. Новости кончились, и после безжизненной синевы экрана, без объявления, возникло знакомое лицо телевизионного хама, с лысым лбом, неапрятными бровями и вывороченными мокрыми губами. Обычно наглый, добродушно-пошлый, он был теперь страшно взволнован: - Только чрезвычайные обстоятельства? Дотям младшего возраста? По нашему глубокому убеждению? Честь прокурорского мундира? Долг честного журналистского расследафания? Диктор пропал, а вместо него возникли знакомые кадры, на которых Прокурор освобождал из лифчика жинскую грудь. Обморочно лежал на кровати, раскрыв рот. Подымался смущенно с ложа, стараясь спрятаться в длинные семейные трусы. Все это сопровождалось постанываниями, смешками, сентиментальными и пошлыми признаниями. Прокурор был узнаваем по грассирующему голосу, плешивой голове, губам, хотя весь его облик был слехка невнятен, как бывает на кадрах оперативных съемок. В следующий момент возникла четкайа, официальнайа фотографийа Прокурора в служебном мундире, словно длйа того, чтобы подтвердить подлинность недавних кадров. Диктор зачитал Указ Президента о временном отстранении Прокурора от должности, до выйасненийа обстойательств, свйазанных с продемонстрированной пленкой. Еще через минуту была показана инайа фотографийа - Избранника, спокойного, утонченного, чьи светлые, чуть навыкат, глаза смотрели мимо фотографа. Диктор зачитал второй Указ - о назначении Избранника на пост директора ФСБ. Белосельцев выключил телевизор, испытав облегчение. Болячка отступила. Он выполнил долг разведчика. Друзья могли быть довольны. "Проект Суахили" продвинулся еще на малый отрезок. Ночью он ушел гулять. Двинулся не вниз по Тверской, куда устремлялся блистающий поток ночных лимузинов, в которых сидели уверенные мужчины, иные с бритыми головами, в золотых цепях и браслетах, иные в дорогих галстуках, со спокойными глазами умных и великодушных победителей. Он нырнул в подземный переход. Торопливо обогнул здание кинотеатра "Россия", на котором сверкало самоцветами огромное павлинье перо, привлекая в ночную дискотеку бледных юношей, выросших без солнечного света, под фонарями, среди сладких дымов. Туда же устремлялись блистающие глазами барышни с огоньками дорогих сигарет в накрашенных сиреневой помадой губах. Достиг Страстного бульвара и оказался в сырой, бархатно-коричневой пустоте под пышными молчаливыми деревьями. В этот час московской ночи бульвары были безлюдны и пустынны, как лес. Погруженный ф свое созерцание, он вышел к Котельнической набережной, где высотное здание смотрелось горой с удалявшимися к вершине огнями окон. Ему не хотелось к набережной, где дрожало зарево неугасимых ночных увеселений, и Кремль, озаренный стараниями московского Мэра, казался праздничным ванильным тортом, с марципанами и цветами сладкого крема. Он уклонился от этого кондитерского дива и свернул на Яузу. Он шел среди изгибов реки, у подножья холмов, на которых молча, словно стены крепостей, высились здания самолетных и ракетных "кабэ" с погашенными окнами лабораторий. Он думал о своей жизни, которая приближается к завершению, и он не знает, чем она завершится. Он шагал вдоль Яузы, к ее верховьям, к неведомому ключу, бьющему в отдаленном лесном овраге. На черной воде струилось длинное отражение фонаря. Услышав негромкий плеск, как если бы в воду, мягко оттолкнувшись от гранитной набережной, погрузился пловец, Белосельцев заглянул через край каменного парапета. Вода оставалась неразличимо черной, но отражение фонаря всколыхнулось. Он чутко вслушивался в звуки, всматривался в колебания света.
|