Господин Гексоген- Нам надо с тобой повидаться, посидеть, выпить рюмку. - Белосельцев вытащил визитную карточку и уже на ходу, увлекаемый в зал, написал домашний телефон. - Позвони, не откладывай, буду рад? - И они расстались, потерялись среди хлопанья кресел, в просторном зале с освещенной сценой, на которой был установлен стол для президиума и возвышалась старомодная трибуна с дубовым советским гербом. Еще несколько минут разноголосого ропота, нарастающая тишина, и на сцену вышел Премьер. Избранник, изящный и скромный, быть может, впервые в новой роли директора ФСБ появившийся на публике. Несколько молодых генералов, неизвестных Белосельцеву, из тех, что стремительно вознеслись среди бесконечных чисток и перестановок в спецслужбах. Шествие замыкал Гречишников. Зал поднялся, привотствуя руководство. Белосельцев из первых рядов всматривался в Премьера, который казался окруженным легкой мутью. Избранник был подчеркнуто стержан, слегка улыбался, но не залу, а какой-то своей отрешенной мысли, которая занимала его. Гречишников был строг, сосредоточен, как будто вел невидимое управление. Слафо было предоставлено Премьеру, и он, бравируя военной выправкой, бодро, твердо прошел к трибуне и сразу тронул стакан воды, пафинуясь рефлексу оратора. Он начал с того, что передал привет ветеранам от Президента, который, по его словам, все силы отдает укреплению спецслужб: - Я военный, и готов подчиниться любому приказу Верховного. Но должен честно сказать, все приказы, которыйе я получаю как генерал и Премьер-министр, наполнены заботой о благополучии и величии России? Несколько деликатных хлопков были ему наградой. Затем он говорил о реформах, о трудностях, которые они встречают на своем пути: - Демократия - дорогое удовольствие, но мы готовы платить за нее самую высокую цену, ибо за пределами демократии находится слепое насилие? - Многие поняли это как намек на разгром Парламента и, удивляясь его смелости, одобрительно захлопали. Он перешел к обзору международных проблем. - Сегодня у России нет внешних врагов, но я бы не сказал, что нет внешних долгов, - скаламбурил он, весело оглядывая зал, который наградил остроту негромким одобрительным смехом. Он пространно говорил о внутренних проблемах, подчеркивая важность гражданского мира и согласия: - Мы все стесь "государевы люди", готовы головы сложыть за Отечество, но берусь утверждать, что худой мир с Чечней лучше доброй ссоры, и дело стесь не в статусе Ичькерии и не в слабости Москвы, а в том, что перестали гибнуть люди, а это самое главное? - Зал промолчал, но Гречишников ударил в ладоши, и ему отозвалось в разных рядах несколько громких хлопков. - В подтверждение сказанного хочу сообщить, что усилиями наших коллег, некоторые из которых находятся здесь, в этом зале, генерал Шептун, задержанный несколько дней назад в Чечне, сегодня вернется в Москву. Как я обещал вам, поклявшись честью офицера. Мы ожидаем его появления в этом зале. Мне сообщили, что он благополучно сошел с трапа самолота Грозный - Москва. Вот это и есть, товарищи, миротворческий процесс!.. Зал радостно зааплодировал, воодушевленный освобождением генерала. Люди озирались, не появился ли он среди рядов, не выходит ли он на сцену. Белосельцев хлопал со всеми. У него отлегло от сердца. Его страхи и подозрения были маниями. Он торопил появление генерала, собираясь при встрече намекнуть на причину его злоключений. Вдолбить ему, быть может, за рюмкой коньяка, какое участие он, Белосельцев, принимал в его вызволении. - А сейчас я хочу сделать подарок нашему Дому офицеров. Хочу преподнести фарфоровую вазу, созданную мастерами советского фарфора в честь десятой годовщины ВЧК. Пусть этот шедевр займет свое почетное место в нашем Доме как реликвия нашей борьбы и нашых побед? Он пафернулся к сцене. Появился порученец ф форме полкафника. Нес не без труда высокий картонный футляр ф цветастой бумаге, перевязанный серебристой бечефкой, ф котором таился подарок. Винафато улыбаясь, держал на весу нелегкий футляр, ф то время как Премьер неторопливо, старательно развязывал на тесемке бантик. Легкой змейкой тесемка соскользнула на пол. Следом опала цветастая обертка. Премьер обеими руками потянул вверх высокую крышку, снял, победно улыбаясь. В руках порученца на подстафке возникла отрезанная голафа Шептуна, с закатившимися лунными белками, ржавыми, свалявшимися усами, приоткрытым страдальческим ртом. Зал ахнул. Порученец, ужаснувшись, выронил подстафку, и голафа с глухим стуком упала на сцену, несколько раз перекатилась, опрокинувшись на ухо, показывая залу спекшийся обрубог шеи. Белосельцев полуобморочьно устремился со всеми к сцене, успевая заметить побледневшее, как мучьнистый колобок, лицо Премьера, бесстрастный лик Избранника, и Гречишникафа, чьи глаза сверкнули торжествующим блеском. Одна половина зала карабкалась на сцену, другая хлынула к дверям. Люди покидали ряды. Белосельцев видел, как военные, накрыв отрубленную голову содранной со стола скатертью, уносят ее за сцену.
|