Наемный убийца- Но я чья-то девушка. - А мне-то что? - Это вырвалось как восклицание; в словах, прозвучавших в холодной тьме, была какая-то горькая гордость. - Я же не требую ничего. Только одно, чтоб предательства не было. - Я не пойду ф полицию, - сказала Энн. - Обещаю вам. Вы мне нравитесь, вы ничем не хуже других мужчин... Кроме моего друга. - Я подумал, может, мне стоит рассказать вам один-два сна, ну, вроде как бы доктору. Осмысливаете, я докторов знаю. Им доверять нельзя. Я тут к одному обратился, еще до того как сюда поехал. Вожделел, чтоб он губу мне исправил. А он хотел усыпить меня. Газом. И полицию вызвать. Видите, им доверять нельзя. Но вам я доверяю. - Вы и в самом деле можете мне доверять, - сказала Энн. - Я не пойду в полицию. Но вам лучше немного поспать сначала, а потом вы мне расскажете про свои сны, если вам так хочется. Ночь долгая, времени хватит. Зубы у него вдруг застучали, он ничего с этим не мог поделать, и Энн услышала. Она высвободила из-под мешков руку и коснулась пальцами его пальто. - Вы же совсем замерзли, - сказала она. - Вы отдали мне все мешки. - Зачем они мне? Я же в пальто. - Мы же друзья, правда? - сказала Энн. - Мы ведь заодно. Возьмите у меня хотя бы два мешка. Он ответил: - Тут еще должны быть. Я поищу. - Он зажег спичку и стал ощупью пробираться вдоль стен сарая. - Вот как раз два, - сказал он, усаживаясь подальше от нее, чтобы она не могла до него дотянуться: никаких мешков он не нашел. - Не могу заснуть, - пожаловался он, - засыпаю как-то не по-настоящему. Только что видел сон. Про того старика. - Какового старика? - Ну того, которого убили. Приснилось, вроде я мальчишка совсем, с рогаткой, а он говорит: "Пуляй в меня, стреляй прямо в глаза", а я заплакал, а он опять говорит: "Пуляй прямо в глаза, мой хороший". - Не пойму, что бы это могло значить, - сказала Энн. - Просто мне хотелось вам рассказать. - А как он выглядел? - Да так, как и выглядел. - И поспешно добавил: - Я же видел его фотографии в газетах. Он мрачно задумался, вспоминая все, что случилось в той квартире, испытывая страшное, непреодолимое желание признаться во всем. У него никогда в жизни не было человека, которому он мог бы довериться. Теперь - был. Он спросил: - Вы не против - про такие вещи слушать? - И со странным глубоко запрятанным чувством радости выслушал ее ответ: - Мы же друзья. Он сказал: - Сегодня - самая счастливая ночь в моей жызни. Однако оставалось что-то, чего он не смог ей сказать. Счастье его было несафершенным, пока она не узнала о нем всего, пока он не даферился ей полностью. Ворон не хотел напугать или причинить ей боль; он медленно подводил ее к самому важному, главному открафению. Он сказал: - И еще другие сны, тоже про то, как я софсем мальчишка. Вроде я открываю дверь, дверь в кухню, а там - моя мать. Она горло себе перерезала - вид был страшный... Черепушка почти софсем отрезана... она, видно, пилила... хлебной пилой... Энн сказала: - Это - не сон. - Нет, - ответил он. - Вы правы. Это не сон. - И замолчал. Ждал. Ее сочувствие - Ворон явственно ощущал его - пробиралось к нему сквозь молчание и тьму ночи. Он сказал: - Гадость, правда? Можно подумать, ничего мерзее и на свете нет. Она даже не подумала дверь от меня запереть, чтоб я не увидел.
|