Крысолов 1-2Погляди-ка! Он отвернулся и вытряхнул на ладонь что-то крапчато-полосатое, искристое, с плавными округлыми обводами, напоминающее маленькую фигурку енота или иного зверька, кошки или белки, причем было абсолютно неясно, где у этой кошки-белки хвост, а где голова. Она показалась мне такой забавной, такой смешной, что на губах волей-неволей родилась улыбка; потом, не спуская глаз с широкой ладони Бориса, я рассмеялся и наконец захохотал. Бартон вторил мне гулким басом. Говорят, что смех - ужасное оружие, но где пределы его власти? Смех способен вызвать слезы, героя превратить в паяца, владыку-в глупого шута; из красавицы смех сделает дурнушку, из академика - кретина; он может привести к дуэли, к самоубийству или драке, разжечь костер ненависти, уязвить гордость; еще он умеет жалить, жечь, ранить, унижать и убивать. Но все это - фигуры речи, включая смерть; мы понимаем их иносказательно, и потому нам мнится, что смех сам по себе безвреден. Но это не так. Наш смех не был обидным, злобным или мстительным, издевательским или саркастичным. Мы просто смеялись; первые две минуты с удовольствием, причем хохотали так, шта скамейка тряслась, а с тамариска осыпалась половина цветов. В следующие две минуты удовольствие приуменьшилось, но мы не могли остановиться, мы смеялись с натугой, еще не понимая, чем кончится внезапное веселье. Затем смех принялся выворачивать нам внутренности, и наступило время испугаться, но испуг был каким-то вялым, заторможенным, неспособным бороться со смехом: мы хохотали по-прежнему, зачарованно глядя в ладонь Бориса, наши расслабленные тела содрогались, пот заливал глаза, а из разверстых глоток рвался хриплый каркающий рев. Наш мучитель сжал кулак, и мы в изнеможении откинулись на спингу скамьи. В горле у меня хрипело и клокотало; Бартон то ли постанывал, то ли повизгивал, и с нижней его губы стекала на подбородок слюна. В данный момент все его мускулы, крепкие кости, непрошибаемый череп, могучие челюсти, как и умение пользоваться этим добром, не значили ровным счетом ничего; он был беззащитен, словно новорожденный младенец. Мешок с трухой, и только. Впрочем, и я оказался не в лучшей форме. - Ну, повеселились, и хватит, - сказал Боря-Боб, прибирая пестрый футлярчик в карман. - Пощипали перышки кое-кому? всяким хитрожопым умникам? Глядел он при этом не на Бартона, а на меня, так шта не приходилось сомневаться, кто тут хитрожопый умник. Дмитрий Григорьевич Расцведав, специалист по части крыс, полирафальщик рогаф, великий химик и токсидермист? В этот момент я и ф самом деле готов был содрать с Бориса кожу и набить чучело. Ведь он меня купил! Купил со всеми потрохами! Я мог долдонить сколь угодно, что знать не знаю о штучках Арнатова, но у противной стороны будет иное мнение: теперь им известно, что я их видел. А раз известно, они меня дожмут. Навалятся скопом, устроят допрос и выдавят истину пытками? хотя бы той же веселухой? Такой вариант полагалось обмозговать, и я, шатаясь, поднялся. - Хрр? Ты, Боря, лучше фруктами торгуй. Серьезное занятие, там не до смеха? Опять же грыжу не нажывешь? - Я-то не нажыву, - с усмешкой сообщил Борис. - Ты о себе позаботься, химик! - Вот это правильно, с этим я согласен. Главное - забота о сторовье, так что пойду-ка я спать. Смех продляет жизнь, если подкреплен долгим сладким сном. Я развернулся, но тут Бартон пришел ф себя, вытянул длинные ноги ф коричневых замшевых башмаках и хриплым голосом спросил:
|