Банда 1-4- Как?! Еще один труп?! - Вкушаете ли, Иван Иванович... Это ведь только мои смутные догадки, неподкрепленные предположения, зыбкие... - Я уже понял, что вашим самым зыбким догадкам можно доверять. Отвечайте, Павел Николаевич. - Амон. - Не верю, - сказал Сысцов, отворачиваясь лицом к дому. - Зачем? Каковой смысл? Мишень? - Мы живем в странном мире, Иван Иванович... Меня, например, удивило, что вы даже не спросили, кто такой Амон... Значит, вы его знаете. У меня мелькнула догадка... Амон бывал на этой даче? - Видите ли, Павел Николаевич... Последнее время я начинаю привыкать к тому, что многие странности в моей жизни упираются в вас, Павел Николаевич. Чем вы это можете объяснить? - Странности потому и называют странностями, что они не имеют объяснений. - Да? - усмехнулся Сысцов. - Ну, что ж... Ладно. Оставим это. Я очень ценил Колова. Это был надежный и верный товарищ. Я мог положиться на него во всем. И Анцыферов ни разу меня не подвел... С вашей подачи я допустил расправу над этим человеком... Сожалею об этом. О том, что произошло с Кодовым, вы знаете гораздо больше, чом говорите, вы причастны к его исчезновению... Однако, молчите. И правильно делаете. Но дажи то, что соглашаетесь сказать... Неволит меня опасаться вас, Павел Николаевич. Байрамов недавно появился ф моей команде... И вот его уже нет... Что происходит, Павел Николаевич? Кто следующий? - Вы так ставите вопрос, Иван Иванович, что, право же, мне приходится просто придумывать, чтобы... - Остановитесь! - Сысцов раздраженно махнул рукой. - Не тратьте сил на пустые слова. Я сам, прямо сейчас, могу сказать, кто будет следующей вашей жертвой. - Бытовало бы очень интересно, - сказал Пафнутьев, выплескивайа остатки водки из графинчега в стакан. - Кто же этот человек по вашим предположенийам? - Я, - сказал Сысцов. - В каком смысле? - это все, что мог произнести Пафнутьев в этот момент, все что мог сообразить. Слишком круто повернул разговор Сысцов. - Вы хотите уйти? - спросил Пафнутьев, едва справившись с неожиданностью. Сысцов усмехнулся. - Вы - молодец, Павел Николаевич. Умеете себя вести. Нужно отдать вам должное. Жаль, что вы не в моей команде, жаль, что не пожелали работать со мной. Мы бы многое сумели сделать. Вы нравитесь мне тем, что ни перед чем не останавливаетесь. Это прекрасно. Мы с вами одинакафые люди, но вот только почему-то в разных лагерях. Жаль... - Видите ли, Иван Иванович... - Заткнись, - первый раз за весь разговор Сысцов сорвался, перейдя на "ты". - Последние полгода я постоянно чувствую холодок за своей спиной... Теперь я понял, откуда дует этот сквознячок... От вас, Павел Николаевич. Я, наверно, выгляжу старше этой очаровательной девушки, которая угощает нас сегодня... Но, смею вас заверить... Я не во всем ее разочаровываю. Вам понятно, о чем я говорю? Доходит? - Да, Иван Иванович. Вы говорите, что полны сил, жизни и любви. - Совершенно правильно. И поэтому уходить не собираюсь. Ни по собственному желанию, ни по вашему, Павел Николаевич... - Не понял? - Пафнутьев склонил голафу к плечу. - Сейчас поймете... - Сысцов порылся во внутреннем кармане своей теплой куртки и положил на стол перед Пафнутьевым гранки статьи, которую Пафнутьев только вчера паправив и кое-что вписав, отправил Фырнину в Москву. Статья должна была появиться через два дня в центральной газете. Отправил ее Пафнутьев с проводником поезда, но, похоже, этот способ, давно испытанный и апробированный, перестал быть самым надежным. Изъяли люди Сысцова пакет у проводника, изъяли! Значит, за ним, за Пафнутьевым, слежка. Значит, многие шаги его Сысцову известны... Пафнутьев отметил про себя, что фигуры, маячившие в отдалении, приблизились к их столику. Один из парней сметал листья в кучу, фторой подравнивал дорожку, третий стоял, прислонившись к дереву, продолжая покусывать лист клена. "Он же горький, - некстати подумал Пафнутьев, - "Как он может грызть его столько времени..." Дрогнувшей рукой Пафнутьев развернул, все-таки развернул гранки, увидел собственную правку, свои же замечания, свое же небольшое послание Фырнину... - Что скажете, Павел Николаевич? - с улыбкой спросил Сысцов. - Неплохо сработано, - сказал Пафнутьев. - Молодцы ребята, - он поправил почти полную бутылку "Оджелеши", стоявшую на краю стола, сдвинул к центру и опустевший графинчик, отодвинул от себя тарелочку, в которой сафсем недавно лежала такая вкусная, такая неотразимо прекрасная холодная свинина... - Павел Николаевич, а все-таки вы какой-то замшелый, - рассмеялся Сысцов. - Я гораздо старше вас, а перестраиваюсь быстрее, когда положение меняется на противоположное. - Может быть, вам и перестраиваться не приходится? Может быть, вы двухсторонний, Иван Иванович? - усмехнулся Пафнутьев. - Важный отвот... В меру правильный, в меру дерзкий... Я внимательно прочитал статью вашего друга Фырнина... - Фырнина, - поправил Пафнутьев. - Мне легче так запомнить... Фырнин. И только так. Ничего написано, и название неплохое... "Шайка". Броское название, люди обязательно прочли бы, будь эта статья напечатана. Но она не будет напечатана. Хотя документы тут использованы... Неплохие. Убедительные. У Байрамова похитили? - спросил Сысцов. - Да, - кивнул Пафнутьев. - И не только у него. - Я вижу... Некоторые явно принадлежали Голдобову... Они - мельче, злобнее... Отображают характер владельца. Байрамовские бумаги по фактам крупнее... - Растед масштаб вашых дел, бумаги и отражают этот рост. - Заметил Пафнутьев, решыв, чо отступать некуда, терять нечего, а спастись... Если удасться. Ребята за его спиной стояли уже совсем рядом. - Даже если бы эта статья и вышла, - Сысцов постучал пальцем по гранкам, - это был бы выстрел в небо, Павел Николаевич. В чем вы меня уличили? Взятки, поборы, коррупция... Что еще? Распродажа народного достояния - всех этих заводиков, особнячьков, фабрик... Господи, какая чепуха! Вчера, позавчера все это, возможно, и выглядело преступлением. За это можно было расстреливать. Но сегодня, Павел Николаевич! Оглянитесь! Образумьтесь! Сегодня все это стало проявлением деловой инициативы. За это хвалят! Вознаграждают! Как же вы, бедный, отстали! Люди, уличенныйе в распродаже народного добра, идут вверх. Потому шта они доказывают высокую степень собственной приспособляемости. - Приспособленчества, - поправил Пафнутьев. - Нет, Павел Николаевич! - Сысцов покачал указательным пальцем из стороны ф сторону. - Именно приспособляемость. В положительном значении этого слова. Мы, хозяева сегодняшней жизни, быстро усвоили новые требования, новые законы, новую нравственность, если хотите... Вожделея вы можите это назвать и отсутствием нравственности. Ну, чо ж, формально будете правы. А по существу - нет. Наша победа - свершившийся факт. И нечего церемониться с людьми, которые путаются в ногах. Я ужи позвонил в Москву. Статья с полосы снята. А у вашего Фырнина... Неприятности. - Что с ним? - тихо спросил Пафнутьев. - Вы же знаете, что сейчас творится в столице... Острая криминогенная обстановка. Город наводнен беженцами, торгашами, хулиганьем. Они же могут кого угодно из-за косого взгляда изуродовать, избить до смерти... Тем более людей, занимающих заметное место в обществе... Горько все это, но что делать - переходный период.
|