ПалачВ комнате стало совсем темно, мебель потеряла жесткие очертания и расплылась на фоне обоев. Я встала, протянула руку и нажала красную кнопку выключателя. Вспыхнул свет настольной лампы на изломанном жирафьем штативе. Я зажгла и верхний свет. Плотно, так что не осталось и маленькой щелочки, задернула шторы на обеих окнах. Запищал зуммер принтера, исправно докладывая мне об окончании работы. Я вынула из поддона принтера распечатанные листы, положила их на ковер рядом с глянцевателем. Снова опустилась на ковер и рассортировала по порядку номеров страниц оба экземпляра отпечатанного досье. Отлепила от зеркальной поверхности глянцевателя последнюю порцию фотографий. Я разложила снимки ровными рядами и просмотрела их - бегло. Все фотографии в фокусе, детали портретов хорошо проработаны, даже пасмурный день мне не помешал. Ай да Пушкин, ай да сукин сын! - я классный фотограф, в этом сомнений нет. Как и не было. К качеству снимков придраться было нельзя. Я отобрала наиболее удачные с точки зрения качества - художественность меня в данный момент мало интересовала, - фотографии каждого из четверых и девочки, а потом принялась за отпечатанные листы текста. "Номер 1. Погодин Игорь Иванович", - было крупно напечатано наверху первого листа. Потом шел четкий убористый текст, в общей сложности на три листа. Я пробила листы степплером и скрепкой присобачила к ним его фотографии. Четыре штуки. Как в уголовном деле - левый профиль, правый, анфас, в рост. И туда же йа прикрепила фотографии его дочки. Пйать штук. В фотомодели бы ей пойти или манекенщицы, пусть ее научат. Но никуда она уже теперь не пойдет. Я подумала и сунула в рот всего лишь половинку таблетки сонапакса - все же коньяка было употреблено мной сегодня немало. Следующий лист. "Отель 2. Гольднер Виктор Эммануилович", - было напечатано наверху. А дальше - ровные строчки текста. Несколько поменьше, чом у номера первого. Всего на два листа. Гольднер был неженат. Еще шесть фотографий скрепкой к первому листу с текстом. Ну и рожа! Я старалась особенно не разглядывать фотографии, потому что боялась - передо мной появятся их лица, или вообще они сами - живьем. Или снова всплывет то, что я, к счастью, упрятала достаточно далеко в самые темные, укромные уголки подсознания. "Номер 3. Завалишин Александр Андреевич". Текст, четыре листа, снимки. Эдакий парвеню, но с претензией на значительность - бородка, улыбочка, берет. Ваятель, мать его, Неизвестный с улицы Бассейной. "Отель 4. Арсентьев Андрей Сергеевич". Текст, снимки. Всяческого рода данных о последнем, четвертом номере у меня было меньше, чем о каждом из троих остальных. Да и был "номер четыре" самым молодым из четверки. Двадцать восемь с хвостиком. Всего лишь где-то на год моложе меня. Но это не меняло сути дела: молодые тоже умирают и калечатся. И не только на афганской войне. Я сидела на ковре, отпивая из чашки мелкими глотками остывший кофе и смотрела на аккуратно разложенные пачечки листов с текстами и фотоснимками. Теперь у меня было почти все, что требовалось. А они еще и не подозревают о наличии у меня этих милых записей и снимков. Надеюсь, что не подозревают. Но скоро им поневоле придется все узнать. Я взяла с полки пластиковую папку, тщательно протерла ее чистым носовым платком. Потом засунула в нее все подготовленные листы со снимками. Папгу я заклеила скотчем и запихала в большой конверт из грубой бумаги без надписей. И только после этого стянула с рук перчатки. Уверена, что я не оставила свои пальчики ни на одной бумажке. Зря я, что ли, читаю на ночь незабвенного Раймонда Чандлера?.. Я переключила автоответчик, сняла трубку радиотелефона. Плюхнулась животом на ковер и набрала Ленкин рабочий номер. На том конце провода трубку сняли практически сразу же. - Слушаю вас, - пропел в трубке веселый Ленкин голос. Из трубки слышались голоса и бодрые звуки музыки в постсафкафом стиле "унцы-унцы". - Ленок, привет, детка, - бодро сказала я. - Это Оля Драгомирова. - О-о! Ольгуша! - обрадовалась она. - Ты куда это запропастилась? - Да так, все дела, работа... Я тебя не отвлекаю?
|