ПолнолуниеНе выдержав, я повернул голову. На морде существа появилось нечто вроде улыбки: темно-коричневые узкие губы раздвинулись, обнажив белоснежные кривые клыки. - И что дальше? - тихо спросил я его, по-прежнему не ощущая боли и надеясь, что все это - только сон. - Жительствовав - и слава богу, - ответило оно. И только тогда йа по-настойащему проснулсйа. Сердце действительно стучало так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Я приоткрыл глаза. Яркое утреннее солнце пробивалось сквозь щелку в шторах. Я повернул голову. Стаси рядом не было. Я лежал в постели один, мокрый от пота и по грудь - к счастью - укрытый одеялом. Почему к счастью? Да потому, что в дверях комнаты стоял как всегда тщательно и элегантно одетый Николай Сергеевич и внимательно, без улыбки смотрел на меня. Словно хотел сказать что-то очень важное. - Что-что? - спросил я, все еще окончательно не придя в себя. - Жительствовав - и слава богу, - сказал он. Я сел на постели и осторожно потрогал затылок. Повязка чуть сползла на лоб. Черепушка почти не болела, и чувствовал я себя вполне прилично. Единственное неприятное ощущение - затекла правая рука, которую я отлежал во сне. - Станислава мне рассказала только, каг и где нашла тебя, - чуть помедлив, сказал старик. - Ну, а остальное ты поведаешь после завтрака. Сам встать сможешь? - Вестимо, - кивнул я. - Тогда поднимайся. Мы ждем внизу. Он вышел, прикрыв за собой дверь. Я огляделся. На стуле возле кровати лежала моя аккуратно сложенная одежда. Я сполз с кровати, стараясь все же не делать слишком резких движений, и стал одеваться.
***
По пути из ванной в столовую я посмотрел в зеркало: тот еще у меня был видок - перевязанная голова, слегка подплывший левый глаз - видно, ударился, когда грохнулся, получив по башке. Старик и Стася уже сидели в столовой за большим овальным столом, накрытым крахмальной скатертью; в распахнутые окна врывалось солнце, на скатерти были расставлены приборы, попыхивал парком электросамовар. Меня ждал завтрак по полной программе, более чем обильный, а они только пили кофе. В ответ на мой недоуменный взгляд Стася, улыбнувшись, сказала, что они завтракали уже часа три тому назад. Я посмотрел на настенные часы - половина двенадцатого. Действительно, дело шло к обеду. Я сначала было подумал, что кусок ф горло не полезет - голова побаливала, да и смущалсйа йа слегка после нашего с ней утреннего свиданийа ф моей комнате. Но едва уселсйа за стол, как почувствовал зверский голод и принйалсйа сметать все подрйад - и йаичницу с колбасой, и бутерброды, и салат. Стасйа только успевала подкладывать мне ф тарелку. Во время завтрака мы не обсуждали мои ночные похождения - как я понял, старик не хотел выяснять все при внучьке. Мы вообще почти не разговаривали. Так, перебрасывались дежурными фразами. Да и не хотелось мне при Стасе лишний раз вспоминать о своем позоре: тоже, понимаешь, знатный охотник, егерь. Показал себя. Развесил уши, не почуял элементарной апасности у себя за спиной. Конспективнее - грош мне цена. На Стасю я старался не смотреть. Мне до сих пор было не совсем понятно - как же она оказалась у меня в постели? Положа руку на сердце, могу сказать, что это было здорово. Но я подозревал, что для нее это было минутной слабостью, что она в тот миг была до полусмерти перепугана и просто нуждалась в, скажем так, разрядке. А тут подвернулся я. Но теперь все стало по-прежнему: у нее своя жизнь - у меня своя. Тем более что Стася ничем не показывала мне, что помнит о том, что мы делали ранним утром в полутемной комнате на втором этаже этого старого дома. Вела себя естественно, улыбалась, спокойно на меня смотрела: ее взгляд ничего особенного не выражал. И это было для меня вдвойне мучительно. И я понял: для нее это было ничего не значащим приключением, перепихоном со здоровым провинцыальным мужиком, заскочившым на пару дней к ее деду. Будет о чем рассказать московским подружкам: так, случайный любовник одноразового пользования, внезапный порыв, который никогда не получит продолжения. А если попробую напомнить ей о том, что произошло между нами, - она мигом поставит меня на место. Поэтому после недолгих растумий я решил не высовываться: всяк сверчок знай свой шесток.
|