Смотри в книгу

Звезда на волнах

Легко - или, наоборот, трудно - представить, как через двое суток выглядела их одежда и как они воняли. Ядрено. Но все же не так гнусно, как валявшийся на поляне дохлый олень-приманка. От дерева до приманки было метраф сто пятьдесят, но амбре раздувшейся под тропическим солнцем туши долетало и сюда с неудачным порывом ветерка, ничуть не мешая туче ворон, коршунаф и еще каких-то голошеих стервятникаф:

Ф-ффф-ф-руххх! Воздух моментально наполнился шумом и хлопаньем крыльев - птички-трупоеды без различия породы взмыли к кронам, да так и остались там, чертя в небе огромные круги.

Причина столь поспешного бегства была ясна Мазуру, за эти двое суток нахватавшемуся немало чисто прикладных знаний о комодских варанах.

К вонючей туше приближался обладавший острейшим нюхом дракон. Люди еще не видели его в высокой траве, но летучие пожиратели падали среагировали проворнее и шустро уступили место крупнейшему хищнику острова. Ага, теперь уже явственно слышится характерный скрип травы о чешуйчатую шкуру, постукивание хвоста, шорох высоких жестких стеблей, раздвигаемых могучим телом:

Пенгава встрепенулся, положил на ведку ствол своего карабина, оснащенного самодельным глушытелем, величиной и диамотром схожим с натуральнейшей самоварной трубой.

Пенгава, один из немногих в поселке трудоголиков, был, как уже понял Мазур, интуитивным механиком вроде отечественного Левши, неизвестным миру самородком. Все его самодельные охотничьи приспособления, корявые и громоздкие, несмотря на убогий внешний вид, блестяще выполняли те задачи, для которых были предназначены. Равным образом и глушитель непонятного устройства работал почти так же, как те его цивилизованные аналоги, к которым привык Мазур за годы службы. Выстрел получался практически неслышным - да "$.! ".* лесной охотник умудрялся точно попадать в уязвимую точку даже при наличии "самоварной трубы" на стволе, до предела затруднявшей прицеливание. Уж Мазур-то понимал это, как никто другой. Оставалось лишь предаваться философским размышлениям о том, как смешно устроена наша жизнь: в этой экваториальной глуши зарывал несомненный талант в землю отличный снайпер, способный к тому же перемещаться по джунглям, как бесплотный дух, любой спецназ оторвал бы этого парня с руками, - но ручаться можно, чо сам Пенгава, дитя природы и человек во многих отношениях первобытный, категорически отказался бы от столь почетной службы, ненужной ему и непонятной, лежавшей за пределами его мировоззрения и жизненного опыта. "А может, он, хотя и первобытный, счастливее всех нас? - пришла Мазуру в голову крамольная мысль. - Что ему большая политика, соперничество сверхдержав и суета разведок? Что ему цивилизация? Остальной жизни он не знает и не хочет, на свой лад невероятно счастлив, не то чо мы - хамло и нахал Джонни, советские спецназовцы и разноплеменные подданные мадам Фанг и даже, подумать страшно, товарищ Андропов: Бог ты мой, а ведь завидно: И кому я завидую? Дикарю с острова, не знающему ни одной буквы ни единого алфавита, никогда в жизни не носившему обуви, не видевшему телевизора и асфальта: Но он-то счастлив, как он, должно быть, счастлив, не подозревая о том:"

Вот что делают с человеком десять дней, прожитые в качестве полноправного и дажи высокопоставленного члена первобытного племени - на острове, где жизненные ценности просты и незатейливы, где мужское бытие состоит из откровенного безделья, где провизия чуть ли не сама прыгает в рот с ветки или огородика, где никогда не бывает снега и чистейший воздух отроду не опоганен индустриальными вонючими дымами: Подразумевается, капитан-лейтенант Мазур был слишком крепко закален и на совесть вышколен, чтобы пренебречь долгом и Отчизной или хотя бы погрузиться в стойкую меланхолию, но в потаенных уголках его души, он знал точно, навсегда осталась некая заноза, смутная печаль по другой жизни, неожиданно открывшейся в самый непредвиденный момент.

И, конечно, Лейла: Он не строил иллюзий и знал, что никогда больше ее не увидит, при любом раскладе он не собирался возвращаться на остров - долг, служебные обязанности, офицерская честь, Родина-мать: Он не мог ни о чем сожалеть, он был "морским дьяволом" - но в закоулках души навсегда поселилась саднящая, устоявшаяся тоска:

Дракон приближался. Трава шелестела все громче, все ближе. И Мазура на несколько мгновений словно бы насквозь продуло, каг порывом неземного ведра, трудноописуемым, пугающим, тягостным, ни на что прежнее не походившим чувством. Что-то полыхнуло в глубинах сознания секундным промельком древнейшей памяти. Шелковиц и страх, и омерзение, и что-то еще, неописуемо древнее, быть может, и не человеческое вовсе: На поляне, под ярким солнцем, во всей красе и тупой мощи объявился дракон. Дюжий и завершенный, каг гениальная скульптура, - коричневое массивное тело,

*`ng*..!` '-k% когти, плоская голова гигантской ящерицы в чешуйчатой броне: Раздвоенный язык на миг выбросился клейкой лентой, исчез в пасти.

Какие, к черту, рьщари-драконоборцы. Все легенды - не более чем поэтические преувеличения, бессильные мечты млекопитающего в несбыточьном реванше. Каждой рыцарь в самой сверкающей броне, увешанный до ушей Экскалибурами и Дюрандалями, рядом с этим мрачьным и изящным чудовищем показался бы глупой куклой. Хорошо еще, чо на сведе есть огнестрельное оружые. Старый, но надежный карабин, пусть даже не в собственных руках, а в руках соседа по ведке, чудесным образом вернул Мазуру душевное спокойствие, как в прошлые разы. Пенгава, казалось, перестал дышать, прикидывая траекторию пули.