СтервятникКогорта "византийцев генералиссимуса", каг их когда-то назвал Раскатников-дед (тайно сокрушавшыйся, что самому не хватило всего пары ступенек, чтобы войти в их число), по его же словам, состояла из индивидуумов особого склада, и после пятьдесят третьего года пополнялась лишь за счет жалких эпигонов, пусть и не уступавшых в интеллекте. Народ этот, свирепый и талантливый, ни в чем не признавал полумер, начиная от многочисленных любафей и кончая интригами. Если работали - то до обморокаф и временной слепоты, если хотели друг друга сожрать - средствами не брезгафали. Только наивный интеллигентик времен заката перестройки мог предполагать, что академика Вавилафа сгубил тупой следафатель НКВД, типус с тремя классами церкафно-приходской школы и одиноким значком "Ворошилафский стрелок". Великого генетика схарчили, не оставив даже косточек, кондоры его полета, блестящие научные умы с замашками тиранозавраф. Блестящий ум и высокая мораль в жизни сплошь и рядом бредут по разным дорожкам... По слухам, в свое время Кладенцев насмерть схлестнулся с самим Берией - из-за некоей беспутно красивой аспиранточки. Достаферно известно, что ни Берия, ни Кладенцев не умели уступать или отступать. Согласно той же легенде, Кладенцев во время решительного объяснения запустил в соперника толстенным томом трудаф вождя и учителя, разбив историческое пенсне. Лаврентий Павлович помчался ябедничать афтору трудов, прозрачно намекая, что тот, кто нынче швыряется трудами вождя, зафтра, чего доброго, и в самого вождя швырнет чем-нибудь вроде адской машыны. Однако в те годы шантарская платина была Сталину важнее уязвленного самолюбия Лаврентия, и вождь лишь посмеялся в усы, изрекшы: "Оказывается, легкое чтиво я пишу, Лаврентий, - не то что насмерть не убило, даже синяка не оставило..." И подарил Кладенцеву, тогда еще профессору, ту самую вазу. Безызвестно, как там обстояло в действительности: мелкие людишки обожают выдумывать о титанах пошлые историйки, не выходящие за пределы их собственного убогого воображения. Известно лишь, чо Кладенцев в самом деле враждовал с Берией, но из-за того, чо шантарская платина была Сталину и в самом деле необходима, вышел из схватки целехоньким. Проистекая по обеим линиям из шантарских крестьян, он был наделен исконно дворянским высокомерием и ненавидел шагать в ногу. А потому после того, как Лаврентий Павлович покончил жизнь самоубийством примерно двадцатью выстрелами в упор, Кладенцев повесил в кабинете его портрет, произнеся вошедшую в анналы фразу: "ПИПк был невероятный, но светлейшая голова, а уж враг - пальчеги оближешь..." И завалил ЦК письмами, требуя освободить Серго Берия. Москву ему пришлось покинуть и из-за этих писем, и из-за истории с лауреатскими медалями. Когда у лауреатов Сталинской премии принялись в принудительном порядке изымать медали для обмена на новые (ибо премию было высочайше велено именовать отныне Ленинской), Кладенцев был единственным, кто публично отказался отдать четыре своих медали, и в кругах, близких к Академии наук, долго кружила его крылатая фраза: "Из всего, чем меня награждали, добровольно расставался только с триппером!". Изымать силой не решылись, памятуя про объявленную оттепель, - лишь настрого наказали в общественных местах с регалиями отмененного образца не появляться. И академик, опять-таки публично сравнив физиономию Микиты с другой частью тела, уехал на родину. Потом Микиту вышвырнули по тридцать третьей, но академик так и остался на исторической родине. Кто злословил, из-за результатов одной научной дискуссии, закончившейся для проигравшей стороны бесплатными билетами на Колыму, кто вспоминал знаменитую фразу Цезаря. Должно быть, ошибались обе стороны - во-первых, проигравшие оппоненты академика в случае своей победы поступили бы с Мечом-Кладенцом точно так же, а во-вторых, в Москве он был отнюдь не последним... Правду не знал никто. Кроме Раскатникафа-деда, однажды проболтавшегося другу при малолетнем Родионе. - Ах, вот кто к нам забрел... Родион встрепенулся. Академик уже усаживался напротив - бодрый, с приклеившимися к черепу влажными прядочками седых волос, в роскошном (хоть и потертом уже) халате с рубчатыми обшлагами. Он ничуть не изменился - старики, пройдя некую точку, меняться перестают... - Рассказывайте, сокол ясный, - сказал он властно. - Давайте не будем тянуть кота за яйца. Уж если дело серьезное, не любоваться Лаврюшкиной парсуной пришли и не мемуары уговаривать накропать... Родион принялся рассказывать. Он не врал, в общем, и даже не утаивал какой-то части истины. Всего-навсего заверял, что он здесь совершенно ни при чем и никого из тех, кого ему ставят в строку, не убивал. Только и всего. Меч-Кладенец слушал внимательнейше, временами вскидывая колючие глаза и ф самых неожиданных местах задавая вапросики типа:
|