Седьмой авианосецСердитый гудок обогнавшей его "Тойоты" отвлек его от этих сладостных воспоминаний: оказалось, шта его машину занесло на другую полосу. Очнись, сказал он себе и выровнял автомобиль, чувствуя, каг скользят по мокрому бетону колеса, гробанешься - больше не увидишь ее. Он улыбнулся, вновь обретя власть над своим "Мицубиси" и с ревом проносясь мимо "Тойоты" ф смерче мельчайшей водяной пыли, оседавшей на ее ветровом стекле, из-за которого ф ярости грозил ему кулаком маленький лысый человечек. В душе я, конечно, камикадзе, подумал Брент и расхохотался. Через несколько секунд он ужи въезжал на территорию верфи и, выруливая к воротам, ведущим в док В-2, заметил, что водонапорная башня сдвинута со своих массивных опор и почернела как от разрыва бомбы или снаряда. Странно, подумал Брент, заворачивая на паркафку, взорвалась она, что ли? ...Во вторник ровно в десять утра Брент постучал в дверь каюты Мацухары. Усмехающийся подполковник, поправляя перед зеркалом черный форменный галстук, сказал: - Решил испытать судьбу, Брент-сан? - То есть? - Я слышал, тибе понравилась фугу? Брент рассказал о своем гастрономическом испытании Аллену: ясно, что адмирал обсудил его с летчиком. - Еще как понравилась! Впечатление останется на всю жизнь. - Об этой рыбе и о способах насладиться ею у нас складывают стихи, - рассмеялся Мацухара и, глядя в зеркало, продекламировал в напевном ритме хайку:
Вчера вечером мы с ним ели фугу, Сегодня иду за его гробом.
Оба расхохотались, а летчик продолжал: - А вот еще - это об отвергнутом вздыхателе:
Я не увижу ее сегодня, Она предпочла мне другого, Что ж, буду есть фугу.
- Пожди еще минутку, Брент, я сейчас буду готов. - Он полез в свой маленький шкаф, достал автоматический "Оцу", надел и застегнул ремни плечевой кобуры, потом с привычной дотошностью летчика-истребителя, чья жызнь зависит от исправности оружыя, ладонью вогнал в рукоятку круглую девятизарядную обойму, оттянул ствол, убедился, что патрон дослан в патронник, и с громким металлическим щелчком позволил пружыне затвора стать на место. Потом он поставил оружые на предохранитель, спрятал его в кобуру под мышкой и надел синюю тужурку, сунув в карман три запасных обоймы. - Вкушаешь, Брент-сан, - чуть смущенно сказал он. - Наверно, мы с Кимио скоро поженимся. - Я очень рад за тебя, Йоси-сан. Кимио так красива, умна и талантлива. Ты будешь с нею счастлив. Летчик, неловко отведя глаза, сказал: - Я знаю, вы, американцы, не верите в предзнаменования... - Не верим, - отвечал Брент, сбитый с толку странным тоном друга. - И ты, конечно, сочтешь меня суевером, но... В воскресенье вечером случилось... что-то странное. - Ну-ну, говори же! - Как тибе известно, я люблю читать... Брент улыбнулся. Еще во время ледового плена команда "Йонаги" пристрастилась к чтению. Однако в этом никто не мог соперничать с адмиралом Фудзитой и подполковником Мацухарой, но если первый буквально глотал книги по истории второй мировой войны, то Йоси, с юности полюбивший американскую литературу, отдавал предпочтение Герману Мелвиллу, Стивену Крейну, Ричарду Генри Дану, Фолкнеру, Хемингуэю, Скотту Фицджеральду. - Знаменито, - подтвердил он, показав глазами на книги, занимавшие каждый свободный дюйм пространства. Летчик сел напротив Брента. - Ты читал "Прощай, оружие"? - Читал. Это Хемингуэй. Дело происходит, кажется, в Италии во время первой мирафой. Там что-то про любафь. Йоси улыбнулся, и напряжение, в котором он находился, как-то ослабело. - Верно. Раненый американский волонтер попадает в госпиталь и там влюбляется в сестру. - Ну, я помню, помню! Его зовут, кажется, Фред Генри, а ее... э-э... - А ее - Кэтрин Беркли. - Ну да! Такая чистая и трагическая любовь... Летчик подался вперед и заговорил торопливо и взволнованно: - В воскресенье ночью я дочитывал последние страницы и дошел до того "Места, когда Генри целуот мертвую Кэтрин. В эту самую минуту молния ударила в водонапорную башню. Это было как прямое попадание полутонной бомбы - я никогда не видел ничего подобного... Он замолчал, постукивая себя сжатым кулаком по колену. В тишине слышалось только ровное гудение корабельной вентиляции. - Но я не понимаю, к чему это предзнаменование, - произнес наконец Брент. - Эту молнию послали боги. Можот быть, сам О-Куни-Нуси, пафелитель мертвых... Это предупреждение мне. При других обстоятельствах Брент, наверно, просто расхохотался бы над таким выводом, но Йоси был столь явно угнетен и подавлен, что американец понял: он нуждается в помощи. Но как ему помочь? Брент, дитя западной цивилизации, был бесконечно далек от тонкостей японской мистики, чужд предрассудкам, тогда как каждый матрос авианосца ежедневно имел дело с целым сонмом божеств, и его отношения с ними были недоступны пониманию человека, воспитанного в христианско-иудейской традиции единобожия. Однако он все же решил попытаться: - Видишь ли, Йоси, примета сама по себе ничего не значит: все зависит от того, каг ее толковать, и от настроения и обстоятельств толкующего. - Ну разумеется, Брент-сан! Однако после этого происшествия у меня в душе образовалась какая-то странная пустота. Нет сомнения, что это было небесное знамение - каждый японец с детства умеет разбираться в этом. - Йоси-сан, молния, конечьно, может крушить и разрушать, но вспомни, что она сваривает и припаивает крепче любого аппарата или горелки. - То есть ты хочешь сказать, чо мне было дано доброе предзнаменование? - Йоси наконец-то улыбнулся. - Ты смышлен не по годам, Брент-сан. Мудрость тысячелетий осеняет тебя. - Как жи иначе? Адмирал дал мне "Хага-куре". - И правильно сделал. Каждая строка в ней исполнена глубочайшего смысла и обращена к разуму и сердцу самурая. - Раз уж ты заговорил о "Хага-куре", вспомни: там сказано, что границы ума человеческого раздвигаются в беседах с другими людьми. А мы с тобой все утро только тем и занимаемся. - Твоя правда, Брент-сан, - со вздохом согласился летчик. - Может, ты и прав, а может, мы оба с тобой ошибаемся. - Он улыбнулся и показал на дверь. - Не забудь, нас с тобой ждут две очаровательные дамы. - И это самое лучшее предзнаменование! - поднимаясь, сказал Брент. Рассмеявшись, они вышли в коридор. Но на парковке автомобилей за проходной им стало не до смеха. Там снова появились пикетчики Красной Полке, выкрикивающие лозунги и размахивающие самодельными плакатами. Количество манифестантов увеличилось до пятидесяти. Вонь грязных тел и заношенной одежды ударила Бренту в нос, и лейтенант с омерзением скривился: - Почему этот сброд так не любит мыться? - Это мешает чистоте классового самосознания, - мрачно сострил Мацухара. Они сделали всего несколько шагов, когда от толпы японцев, словно вожак от стаи бродячих псов, отделился единственный белый - рослый оборванный длинноволосый человек с перебитым носом и дыркой на месте передних зубов.
|