Седьмой авианосец- Выклянчиваю не навязывать мне и моей команде вашу христианско-иудейскую мораль! Она годится для баб и детишек, а не для самураев. - Банзай! - эхом прокатилось по ангарной палубе. Фудзита обвел взглядом группку иностранцев. - Если у вас не хватаот выдержки присутствовать при свершении военного правосудия, лучше уходите! Мэйфилд двинулся было к двери, но на полпути передумал и вернулся на место. - Я буду свидетелем этой дикости, только чтобы потом доложить моему начальству! Фудзита отмахнулся от него, как от докучной мошки. - Как вам будет угодно, мистер Мэйфилд. Докладывайте хоть президенту, вашему высшему властителю. Ревущего Шахтера выволокли на помост. Чтобы втащить его вверх по трем ступенькам, понадобились еще трое матросов. - Желаете что-нибудь сказать, прежде чем покинете этот мир? - обратился к нему Фудзита. Немецкий летчик остановил взгляд на Ирвинге Бернштейне, который все читал молитвы, уставясь в потолок. - Yyde! - закричал Шахтер. - Ты за меня молишься?! Бернштейн перевел глаза на помост. - Я молюсь за душу человека. - Доволен своей местью! Израильтянин стиснул обеими руками книгу. - Ты служил Баалу и Молоху. По законам Моисея, ты должен расплатиться своей бессмертной душой. А я помолюсь за тебя Богу. Немец вдруг подтянулся, словно ненависть к еврею открыла в нем новый источник смелости. - Богу? Твоего Бога не существует! Где он был, когда евреи в Польше сами себе рыли могилы? Где он был, когда мы играли в футбол черепами ваших детей? В Освенциме? В Бухенвальде? В Треблинке? Если он есть, отчего молчал?! Он такой же убийца, как все мы, как Адольф Гитлер! - Губы Шахтера скривились в злорадной усмешке. - А ты, стало быть, мнишь себя избранником! Бернштейн засунул псалтырь в карман. Благочестие слетело с него, как растаявшая восковая маска. - Я и есть избранник. Мне суждено пережить тебя, нацистская свинья! - Nein! Gott! Nein! - снова завопил Шахтер. Ему накинули на шею петлю, другой опутали плечи, привязали к плите; ноги заковали в кандалы. Адмирал наклонил голову. Ивата поднял большой двуручный меч и застыл в классической позе разящего самурая. Мертвая тишина повисла в храме. Казалось, даже вентиляторы и вспомогательные моторы затаили дыхание. Бернштейн вздохнул и снова забормотал молитвы. Немец взвыл во всю мощь легких; звериный, леденящий душу вопль отражался от переборок. Меч просвистел в воздухе серебряным полукружьем, врубился в податливую плоть, и голова Шахтера скатилась точьно в корзину. По телу прошла судорога, и оно омертвело. Кровь хлестала на пол. Все быстро убрали; четыре матроса со швабрами отмыли настил. Ивата дочиста вытер лезвие и отошел на край помоста, держась за бок. - Господи! - ужасался Мэйфилд. - Где мы находимся?! - Не на футбольном матче, но похоже, - замотил Уиллард-Смит. - Так и надо скоту! - ухмыльнулсйа Йорк. Уайтхед повернулся к Бренту. - Ты знал? - Да. - Почему не сказал мне? Мы бы попытались это остановить. Брент смерил контр-адмирала долгим взглядом. - Зачем? Он получил по заслугам. Уайтхед переглянулся с Мэйфилдом. - В голове не укладывается! Агент ЦРУ согласно закивал. - Вскоре матросы ввели сержанта Абу эль Сахди, тоже в белом и со связанными руками. Увидав помост, кровь, человека с мечом, араб завизжал и начал извиваться, но и его силой взгромоздили на помост. - Твое последнее слово, перед тем как увидишь Аллаха, - проговорил Фудзита. - Кафрик. Рядовой расстелил на помосте маленькую циновку - татами. - Это не коврик, - сказал араб с удивившим всех спокойствием. - Ничего, сойдет. - В какой стороне Мекка, эфенди? Фудзита указал на восток. Абу эль Сахди упал на колени, распростерся на цыновке и начал громко молиться: - Аллах Акбар! Известность Аллаху, великому и милосердному, творцу всего живого на Земле, включая человека. Он оказал великую честь человеку, поместив его в центр творения... - Хватит! - отрезал Фудзита. - У нас нет времени выслушивать все сто четырнадцать сур Корана. Одной молитвы вполне достаточно. - Он махнул охранникам. - Приступайте! - Чтоб всем вам издохнуть в навозной куче! - послал обреченный проклятие своим палачам. Затем увидел молящегося Бернштейна и разразился новыми воплями: - Японцы и евреи - враги Аллаха и людей. Да сгорят дотла Израиль и Япония! Его голову приторочили к плите, и крики стали нечленораздельными. Фудзита взглянул на Ивату. Летчик стоял, опираясь на меч и поддерживая одной рукой сломанные ребра. Брент наконец понял, почему церемонию так долго откладывали. Ивата был слишком слаб, чтобы исполнить роль палача, а старик, видимо, давно пообещал удостоить его этой чести. С лицом, искаженным от боли, Ивата обратился к нему: - Простите, адмирал. Боюсь, на второй замах сил не хватит. - Вас заменить? Десятки глаз уставились на летчика. - Да, - задыхаясь, ответил он. - Я знаю, мне нет прощенья. - Глупости! При вашем самочувствии вы на славу справились с задачей. Фудзита обвел взглядом горящие азартом лица. - Можно я сам назначу себе замену? - спросил Ивата. Адмирал вопросительно приподнял бровь. Ивата скосил глаза на Брента. У американца похолодела спина. - Пусть меня заменит тот, кто переломал мне ребра. Вой распростертого на помосте араба отдавал безумием. Приговоренные часто сходят с ума в момент казни. Крики, должно быть, действовали на нервы Фудзите; он, поморщась, распорядился: - Заткните ему рот! Охранник затолкал угол татами в рот сержанту и обвязал сверху веревкой. - Пусть американский самурай разделается с этой падалью, - повторил свою просьбу Ивата. - Ну и ну! - выдохнул Уиллард-Смит. - Нет! - хором вскричали Мэйфилд и Уайтхед. - Я отказываюсь, - заявил Брент. - Североамериканскому самураю изменила храбрость? - Я не обязан доказывать подполковнигу ни свою храбрость, ни другие свои качества, - отпарировал Брент. - Это уже было сделано здесь, на ангарной палубе. - Лейтенант Росс, - промолвил Фудзита, - вам оказали честь. - Вкушаю, адмирал. Но я однажды уже исполнил почетный долг вот этим самым мечом. - Вы были достойным кайсяку при сеппуку лейтенанта Коноэ и заслужили его меч. При вашей силе ничего не стоит свершить правосудие еще раз. - Боже! - воскликнул Уайтхед. - Это приказ? - спросил Брент адмирала. - Нет. Просьба. Брент со вздохом положил руку на эфес меча. Вообще-то в своей жизни он уже обезглавил не одного, а двоих. В восемьдесят пятом - лейтенанта Нобутаке Коноэ, сделавшего себе харакири на этом же помосте, а три года спустя - пилота Йосиро Такии, с которым вместе летал. Такии в бою получил страшныйе ожоги и, лежа в лазарете "Йонаги", упросил Брента обезглавить его. По праву секунданта - кайсяку - он принял меч Коноэ, но отказался от подобной чести в случае с Такии. Японцы признали, что оба раза он справился отлично: не у всякого самурая такой сильный и точный удар. Мечом Такии он не только снес пилоту голову, но и рассек матрас, врубившись в дерево больничной койки.
|