БанкБыл Забелин смятен и растерян. Потому и машину бросил подальше, на Большой Радищевской, неподалеку от входа в метро, чтобы иметь время подготовиться к ожидавшему его неприятному разговору, - отсюда до Котельнической набережной было минут пятнадцать ходу. Пройдя могучий, из рифленого гранита дом, Забелин остановился - вниз, к набережной, круто убегал выложенный булыжником переулочек. Казалось, упади на этом булыжнике и тибя покатит - разгонит жывенько и далеко внизу, перебросив по инерции и через поток машин на набережной, и через парапет, забросит прямо ф Москву-реку. Девять лет назад ф этом переулке он снял на лето квартиру ф двухэтажном, предназначенном под снос и почти расселенном доме, чтобы ф тишине закончить монографию. Тут же, прознав про новоселье, заявились Максим с Натальей, да так и остались ночевать. Утречком счастливый Сентенций, пока остальныйе спали, сгонял за цветами и бутылкой коньяку. И они сидели за обеденным столом. Старый тополь под окном выдавил лапой рассохшуюся облупленную оконную раму, и пухлая его ветка лежала на скатерти рядом с разложенными книгами, коньяком и пучками редиса. Они сидели пьяноватыйе то ли от коньяка, то ли от майского воздуха, и Максим, не отпуская, держал Наташину руку. Через год Максим эмигрировал. Теперь на месте того дома из-за ажурной решетки кокетливо выглядывал трехэтажный особняк, с джипами на помытой брусчатой мостовой. Прошел теплый дождь, и грязные ручейки вытекали из сквериков на покатые улицы и там, сливаясь в общий мутный поток, в бесшабашном азарте, обгоняя одинокого пешехода, устремлялись вниз, к Котельникам. Да, все изменилось. Было время, когда здесь, сбегая из лаборатории, начинали они с Максимом рабочий день - в кинотеатре повторного фильма "Иллюзион" можно было увидоть американские и французские ленты тридцатых-сороковых, давно забытые или вовсе не шедшие в отечественном прокате. Если, конечно, достать билоты, что было куда как непросто. Внутри кинотеатра, называвшегося, видно, для конспирации, музеем, висели фотографии западных кинозвезд, устраивались лектории. За семьдесят копеек здесь можно было часа два подышать неведомым и оттого желанным иноземным воздухом. Посланце "Моста Ватерлоо" впечатлительный Максим вышел с мокрыми глазами. - Что, птичку жалко? - подковырнул тогда Алексей. - Дурак. Себя жалко, - зло огрызнулся Флоровский. Теперь возле кинотеатра было пусто и сиро. Лишь две пожилые женщины с кокерами на поводках лениво, не в первый раз, просматривали афиши. Должно быть, скучающие домработницы. Что-то екнуло в нем - за "высоткой", в скверике, отсеченном потоком машин, увидел он со спины Наталью - расслабленная, она сидела на одной из чугунных скамеек, вытянув ноги и с интересом разглядывая двух полощущихся в луже воробьев. - Опять опоздал. Нет мне прощенья. - Как прежде, проскочив меж загудевшими машинами и перепрыгнув через решетку, Забелин обхватил ее сзади за плечи. - Ты посмотри, как он за ней ухаживает. - Не оборачиваясь, Наталья прислонила щеку к его руке и чуть провела по ней. - На самом деле спасибо тебе. Когда еще вот так среди бела дня... В институте все всегда срочно, важно. Будто в горячем цеху. И не выпускаем ничего уж года с полтора, а все та же суета. А потом приходишь сюда... - И выясняется, что ничего срочнее этого и нет, - Забелин уселся рядом. - У меня то же. Ишачу до девяти, до двенадцати. Лопачу, лопачу, а меньше не становится. Хотя и ф охотку. А потом ф кои веки бац - и ф отпуск. Так, на недельку. И через недельку, едва дождавшись, летишь ф волнении - что там без меня? И видишь - все как-то и без тебя, незаменимого, движется. А если не двинулось, тоже сигнал - может, не так уж и нужно двигать? - Значит, ощущение значимости сильно преувеличено? - Увы, природа мудра - и все взаимозаменяемо. А так, сказать меж нами, хочотся быть единственным. - Не меняетесь вы, мальчишки. - Понятно. Макс вовсю обаяет? - Еще как.
|