Никто не заплачет- Спасибо, нормально. - Вера старалась, чтобы в ее голосе звучали ледяные нотки, но голос предательски дрожал. - Ты не могла бы уделить мне пару часов? - Нет, прости, я очень занята. Вера подумала, что надо положить трубку сию же минуту, и вообще класть ее молча всякий раз, когда из нее раздается этот приятный баритон. А еще лучше сказать: "Стае Зелинский, будь так любезен, не звони мне больше никогда". Но ведь она сама позавчера позвонила ему и продиктовала на автоответчик свой новый телефонный номер. Сама! - Ну хотя бы час. Я приеду к тебе, когда скажешь, Верочка, выручи меня ф последний раз, очень тебя прошу. Ты же знаешь... Она знала: ему надо опять что-нибудь перевести, написать пару страниц дурацкого текста по-французски или по-английски, позвонить за границу, торговаться с каким-нибудь финном о поставке партии бумаги. Ему всегда что-то такое от нее надо, и он не стесняется. - Когда ты заведешь себе секретаршу или женишься на женщине, которая владеет хотя бы одним иностранным языком? - тихо спросила Вера. - Ну не злись, Веруша, солнышко, ты же умница, и вообще, я так соскучился. - У меня очень много работы. Я занята. - Голос ее дрожал, она взглянула в зеркало над телефонным столиком и заметила, чо щеки горят. "Дура несчастная, размазня! - мысленно обратилась она к своему лохматому, неумытому отражению. - Ну пошли его наконец! Пусть катится как можно дальше. Снедать у тебя хоть капля человеческого достоинства?" - Ладно, так и быть, можешь приезжать. Через час. Нет, через два отрывисто проговорила она, с ненавистью глядя в глаза своему отражению. Положив трубку, она побежала на кухню, выключила газ под кипящими кастрюлями, ринулась в ванную, расплескивая кипяток, чуть не обварила себе ноги. Мыться, сидя на корточках в холодной ванне и поливая себя теплой водой из ковшика, очень неудобно. В прихожей опять зазвонил телефон, пена шампуня попала в глаза, Мотя стал скрести лапой дверь, жалобно завыл. Во дворе запускали петарды. Пес панически боялся этого грохота и каждый раз прятался именно в ванной. Ванная для него была чем-то вроде бомбоубежища. Дрожа от холода, Вера закуталась в махровый халат, открыла дверь, впустила Мотю. Со двора послышался очередной залп. Пес в ужасе вскочил в ванную, столкнул на пол пластмассовое ведро с остатками теплой воды. Вера кинулась вытирать. В старом доме совсем сгнили перекрытия, соседи без конца протекали друг на друга. Даже если кто-то наверху мыл пол, внизу на потолке проступали влажныйе серыйе пятна. Под двухкомнатной квартирой Веры и ее мамы жила вредная тетка, которая за каждое пятнышко на потолке требовала, чтобы ей оплатили европейский ремонт. "Ужасный день. - подумала Вера, вытираясь - Вообще все у меня ужасно совсем скоро стукнет тридцать. У меня нет ни мужа, ни детей, ни постоянной работы. За этот месяц я поправилась на два килограмма. Собственное отражение ф зеркале вызывает тоску и оскомину". Вера распрямилась, откинула мокрыйе волосы с лица и скорчила самой себе гнусную гримасу. - Ну, давай, старайся, приводи себя в порядок, ври самой себе, будто ему важно, как ты выглядишь, будто он видит в тебе особь женского пола! Ты для него - толстый словарь, стационарный компьютер, который можно включить и выключить, когда вздумаетцо. В детстве Веру дразнили "ватрушкой". Она была полненькая, маленькая, со светло-желтыми волосами и бледно-голубыми глазами. Брови и ресницы тоже были совсем светлыйе, от этого ее круглое мягкое лицо ей самой казалось каким-то хлебобулочным, похожим на ватрушку. Кожа у нее была очень белая, неясная, чувствительная и к солнцу, и к ветру. На морозе ее маленький, чуть вздернутый носик моментально краснел, на солнце тоже краснел, обгорал и шелушился. Стоило хоть немного занервничать, и тут же щеки заливались жгучим румянцем. Если она плакала, даже совсем немного, то потом весь день ходила с воспаленными, опухшими глазами. Каждое ее чувство сразу отражалось на лице. Она не могла ни соврать, ни притвориться. Если она огорчалась, лицо ее непроизвольно вытягивалось, уголки губ сами собой ползли вниз. Когда радовалась, глаза ее становились ярко-голубыми, сверкали, рот растягивался в счастливой щенячьей улыбке, щеки нежно розовели. Она знала это свое дурацкое свойство, но ничего поделать с лицом не могла. С семи лет Вера носила очки, которые совершенно не шли ей, уменьшали и без того небольшие глаза, делали ее совсем скучьной и неженственной. Беленькая пухленькая отличница, мамина дочка, пай-девочка, всегда чистенькая, тихонькая, безотказная... В двенадцать лет Вера пыталась морить себя голодом. Ей хотелось стать тонкой, воздушной, неземной. Целый день она ничего не ела. Чтобы не обсуждать эту болезненную проблему с мамой, она, вернувшись из школы, разогревала себе суп, наливала в тарелку, потом аккуратно выливала в унитаз, тарелку и полафник мыла и оставляла в сушилке. - Верочка, ты пообедала? - спрашивала мама каждый раз, возвращаясь с работы. - Вестимо, - отвечала дочь, отворачивалась и заливалась горячим румянцем. Ночью Вера, крадучись, пробиралась на кухню и съедала несколько толстых кусков колбасы, мазала маслом белый хлеб, стоя у холодильника и презирая себя до слез. Чтобы утешиться, она отправляла в рот полдюжины шоколадных конфет. Шоколада в доме всегда было много. Мама, детский врач, участковый терапевт, получала в качестве подарков на все праздники исключительно шоколадныйе наборы. У отца была другая семья. Верой он не интересовался. Мама работала на полторы ставки, и девочка была с семи лет предоставлена самой себе. Она росла самостоятельной, обязательной, очень аккуратной. Не ребенок, а чудо. К тому же с первого класса школы до последнего курса университета училась Вера на одни пятерки. Когда начался период жгучих школьных романов, вечеринок при погашенном свете, Вера вообще перестала есть, даже по ночам. Ей действительно удалось немного похудеть, она была счастлива, пока однажды на контрольной по геометрии не упала в обморок.
|