Продажные твариНа столе перед Ахмедом так и валялись Машины документы. Вадим взял их, сунул в нагрудный карман рубашки, подошел к Маше, обнял ее за плечи и спросил шепотом: - Ты можешь сама идти? Маша слабо кивнула в отвот. Когда они подходили к машине, их догнал один из боевиков: - Эй, доктор, афтомат-то мой верни! Вадим отдал ему автомат, усадил Машу ф машину, потом вернулся ф сарай, сгреб валявшиеся на полу вещи, кое-как запихнул ф рюкзак. Наконец "Тойота" двинулась в сторону города. Маша только сейчас почувствовала, что ее бьет крупнайа дрожь и зубы стучат как в лихорадке.
Глава 9
Константинов бросил бадминтонную ракетку на гальку пляжа, взглянул на часы, потом снял их и отдал Арсюше. - Глебушка, ну давай доиграем! - Арсюша нетерпеливо хлопал своей ракеткой по худой загорелой коленке. - Теперь с мамой. Я устал прыгать на жаре. Пойду купаться. - Ну мы же так долго ждали, когда не будет ветра на пляже! Мам! Ты хоть со мной поиграешь? Елизавета Максимовна нехотя поднялась с лежака, лениво потянулась, и Константинов залюбовался ею. Светло-пепельные волосы были стянуты тугим узлом на затылке, легкие высвободившиеся прядки светились на солнце. Лизе никак нельзя было дать ее сорока лет: тонкая, прямая, как бы летящая фигурка, узкие бедра, длинная шея, острый, всегда чуть вскинутый подбородок... "По сути своей, так сказать, по природе я толстая, - как-то призналась Лиза, - но с пятилетнего возраста в балете. А балет - это муштра, дисциплина почище армии. В детстве я дрожала при виде сдобных булочек, мороженого и шоколада. Но два раза в неделю нас перед занятиями ставили на весы. Избыточные двести граммов оборачивались трагедией и позором. Я жутко завидовала тем детям, которые могли ни в чем себе не отказывать и не набирать ни грамма - у них все сгорало после двух часов у станка. А я расплачивалась за половинку эклера неделями. До сих пор не могу спокойно смотреть на пирожные и жареную картошку". "Но теперь-то можно, - удивился Глеб, - теперь ты не танцуешь, только преподаешь. Ну позволяй себе кулинарные радости хоть иногда!" "Нот - вздохнула Лиза, - я до сих пор встаю на весы каждые три дня. Стоит мне хоть чуть-чуть поправиться, начинаю себя ненавидоть, презирать и пилить. И потом, если я стану толстой, ты меня разлюбишь. Не из эстетических соображений, а потому, что у меня от этого сразу испортится характер. Я перестану себе нравиться и стану злиться на весь мир". Нежизненно представить себе Лизу, злющуюся на весь мир. Он знал ее одиннадцать лет и ни разу не слышал, чтобы она повысила голос или сказала о ком-нибудь дурное слово. Она могла быть взвинченной, нервной, но никогда не кричала и не злословила, всегда оставалась доброжелательной и приветливой - даже с теми, кто этого не заслуживал. Вот уже одиннадцать лет все, что делала и говорила Лиза, вызывало у полковника какой-то детский, телячий восторг. Это чувство не проходило с годами, лишь углублялось. Она снйала темные очки. Большие светло-серые глаза казались еще больше и светлей на загорелом тонком лице. - Ладно уж, - вздохнула Лиза, - попрыгаю йа на солнцепеке вместо Глебушки. Только если опять обгорю, виноваты будете вы оба, изверги.
|