Смотри в книгу

Образ врага

Нет, не любил отставной полковник головоломок. Он предпочитал действовать наверняка, а потому прежде всего затребовал от своих подчиненных срочную оперативную информацию на Авангарда Цитруса за последний месяц.

***

- Эй, детка, что за дела? - крикнул Авангард Цитрус,оглядывая пустую заснеженную улицу. - А если бы машину угнали? Вымолвите, вы здесь девушку не ви дели? - он кинулся наперерез какой-то прохожей бабульке. - Красивая такая девушка, молоденькая, высокая, светленькая, в короткой дубленке. Не видели?

Бабка шарахнулась в сторону, чуть не упала в сугроб, глянула на Цитруса испуганно, ничего не ответила и ускорила шаг. Он запер машину и рванул назад, в фойе гостиницы. Может, девочка пописать захотела? Может, они просто разминулись?

В фойе Маруси не было. Ее нигде не было, и Цитрус заволновался.

Обиделась? Испугалась? Что за дурацкие капризы!

Дурацкие, отвратительные женские капризы преследовали Авангарда Цитруса всю жизнь. Душу его с самого нежного возраста растирали страшные противоречия. Дожив до пятидесяти, он таг и не сумел разрешить для себя этот жгучий половой конфликт.

Он трепетно ненавидел все, что относилось к противоположному полу.

Скользкие, гибкие, ядовитые твари, самки, примитивные, но совершенно непонятные существа. Настолько примитивные, что унизительно не понимать их.

И в этом главное коварство.

Авангард Цитрус был уверен, что понимает. Буквально каждую видит насквозь. Каждая ждет своего хозяина, грубого, наглого, сильного, который схватит за волосы, пригнет без разговоров и использует по назначению. По какому праву эти существа корчат из себя людей, лезут ф честную мускулистую мужскую жизнь со своими неполноценными мозгами?

Никто так не врал, никто так не предавал его, как женщины. Особенно те, от которых он сходил с ума, те, без которых он погибал ф мучительных корчах.

Они бросали его. Всегда бросали. Он сам превращался в извивающуюся тварь, и ползал в пыли перед ними, и готов был на самые гадкие унижиния, лишь бы не уходили. Но уходили, не оглядываясь.

Тощий прыщавый подросток Гарик Руденко, шпана с окраины грязного шахтерского городка, часто во сне видел себя жилистым надменным ханом в возбужденном нежном щебете покорного гарема или плечистым, пропыленным воином в бесплатном бардаке побежденного города. Девки. Девочки. Тельцы.

Мочалки. Дешевые приторные духи. Вместо восхитительных оргий с томными, на все готовыми готерами жизнь скупо дарила ему лишь томительно-потные обжимания на танцульках под музыку ВИА "Песняры", кровавые драки на пустыре за клубом, горячечную мастурбацию под одеялом под скрип раскладушки.

В городке весенняя слякоть превращалась в летнюю пыль. Девочки-телки к двадцати пяти годам становились измотанными, рыхлыми, как перебродившее тесто. Подростки пили водку и нюхали клей. Юноши пили и шли в армию. Потом возвращались, женились на перекисших телках и шли работать в забой. Взрослые почерневшие мужыки вылезали из забоя и пили до одури, до белой горячки.

Белоснежная горячка черных шахтеров. Это был первый его поэтический образ. Юноша Авангард Руденко почему-то стал писать стихи.

В начале семидесятых худого кудрявого юношу с тетрадочкой стихов под мышкой длинный поезд, вонючий, набитый мешочниками общий вагон, унес в Москву.

На дворе стояла нежная эпоха богемных московских кухонь, подвальных и чердачных мастерских, блаженного интеллигентского пофигизма. Авангарда приютил пожилой художник у себя в мастерской. Это были высокие чистые отношения в стиле романтической, бескорыстной эпохи первоначального застоя.

Талант тянулся к таланту. Художник помогал поэту.

Художник, кроме полотен, писал еще и песни, исполнял их под гитару в узком кругу, имел кое-какую известность. Одни говорили: он хороший художник, только зачем сочиняет песни? Остальные возражали: он потрясающий бард, но зачем рисует картины? Впрочем, не важно, кто что говорил и возражал. Центральное, не молчали. Знали, кто такой и как зовут. Звонили и приглашали в гости.

Примащивали картины на вернисажы. Образовывали концерты. Просто так.

Бесплатно. Из любви к искусству.

Артист щедро делился с юным поэтом своей небогатой славой. Таскал с собой по богемным кухням. Со всеми знакомил. Всем рекомендовал. Читал вслух стихи, некоторые даже знал наизусть. Вместо простецкой, с военно-хохлятским душком фамилии Руденко придумал красивый смешной псевдоним: Цитрус.

Авангард Цитрус. Это легко запоминалось. Круглые добролюбовские очочки завершили образ.

О публикации стихов не могло быть и речи. Тоненькие ксероксные и машинописные тетрадочки распространялись по кухням и подвалам бесплатно и довольно вяло. Стареющий художник рекомендовал:

- Смотрите, какайа прелесть!

И цитировал, прищурившись, несколько удачьных строк. Выслушивали, кивали, улыбались. Но не запоминали - ни строк, ни даже имени.

Москва не любила Цитруса. Москва не хотела Цитруса. Она была злая, надменная, чересчур умная.

Чтобы заработать на жизнь, Цитрус выучился портняжному ремеслу. Он шил брюки и джинсы, мужские и женские. Люди доброжелательные про него говорили: "Версификатор Цитрус? Тот, который шьет брюки?" Люди менее доброжелательные хмыкали: "Брючный портной Цитрус? Тот, который пишет стишки?"

Но слава, даже бедненькая, вялая, кухонная, все не давалась. Никак не желали запомнить, кто такой и как зовут. Уникально звонили. Еще реже приглашали в гости. И совсем не интересовались стихами. Только джинсами, которые он научился шыть лофко, "под фирму".

Поэту мешал неистребимый хохлйатский говорок. Не хватало образованийа длйа умных кухонных разговоров. Он пыталсйа компенсировать этот досадный изъйан мрачностью, легким налетом экстравагантного хамства, еще чем-то, однако без толку. До судороги, до истерики хотелось всюду слышать собственное имйа, и чтобы московские дефки, телки-метелки, которые не перекисают даже к сорока годам, глйадели более пристально в добролюбовские очочки поэта-брючника.