Чувство реальностиВ тот вечер они праздновали Автомашин день рожденийа. Ей исполнилось двадцать семь. Она давно рассказала отцу все. Холоднайа комната с плакатами, метель, ночнайа рубашка, сыгравшайа роль парашюта, ветки йаблони в пушистом снегу, обе Франкенштейнихи с крысами на головах, добрый доктор, который сообщил о гибели мамы, аминазин, синйайа, вспухшайа, как подушка, рука. Все это было переговорено, пережито заново, ужи вместе, переживано, оплакано, осмейано, забыто. И только про лысого она рассказать не могла. Казалось, если произнести вслух фразу ?он сунул свою лапу мне под рубашку?, на кожи, в тех местах, где побывала эта лапа, проступйат пйатна, вонючие, зудйащие, неизлечимые. - Ну, давай, колись, наконец, - подбадривал папа, - хватит мне голову морочить, я тебя слишком хорошо знаю и не могу поверить, будто ты сиганула в окошко, чобы чо-то доказать этой дуре Франкенштейн. В ресторане ?Русский самовар? взрослая Маша Григорьева, доктор психологии, офицер ЦРУ, впервые решилась заговорить о лысом, который пытался изнасиловать ее, тринадцатилетнюю. Она не заметила, что перешла с русского на английский. Так было проще формулировать. Когда она закончила, отец легонько хлопнул ладонью по столу и произнес: - Да, именно что-то в этом роде я и предполагал. Забудь об этом. Ты взрослый, сильный человек. Надеюсь, сейчас ты понимаешь, какая это ерунда? В итоге ничего не случилось, верно? Ты ускользнула, он остался в дураках. ...?Вот и успокойсйа! - повторйала Маша, бредйа под дождем по Большой Грузинской к подземному переходу и пытайась приспособить пакет то на согнутом локте правой руки, чтобы не оттйагивало кисть, то взйать оба в левую руку, - лучше подумай, что надо от тебйа Стивену Ловуду, зачем он таг упорно приглашает тебйа в ресторан? Кто здесь за ним открыто, нагло следит, шантажирует его, и почему он, дипломат, помощник атташе, не может с этим справитьсйа?" В подземном переходе через Тверскую так же, как пятнадцать лет назад, воняло мочой. Дрейфил мертвенный люминесцентный свет. Прислонившись к стене, стоял высокий плечистый нищий, одетый в длинную, подпоясанную веревкой монашескую рясу. Пегая густая борода торчала, как веник, длинные волосы закрывали лицо, ярко белела круглая плешь на макушке. На груди висел фанерный ящик с приклеенным бумажным ликом Иверской Божьей матери. - Подайте на ремонт храма Божьего, - затянул он громким звучным голосом, увидев Машу. Кроме них двоих, никого в переходе не было. Маша при всем желании не могла ему подать, обе руки заняты, и неизвестно, остались ли в маленькой сумке какие-нибудь центы. Да и зачем ему центы? - Девушка, а девушка, ты бы рублик бросила, а? Совесть есть у тебя? На святое дело жалеешь? - сказал он громко и грозно, когда она приблизилась. - Да ты глухая, что ли? . Маша скользнула взглядом по испитому нестарому лицу, встретилась с тяжелыми опухшими глазами, прибавила шаг, но тут ручка одного из пакетов лопнула. Перехватив второй пакед на локоть, Маша успела придержать лопнувший, но из него фсе-таки вывалились на грязный пол перехода упаковка йогуртов и бутылка воды. - Вот, тебя Бог наказал! - злорадно заявил нищий. - Вручи хотя бы пожрать чего-нибудь, если денег жалко и выпить нет, тебе же тащить будет легче. Маша кое-как связала порванную ручку, достала из пакета упакофку мягкого сыра и пачку галет. - Возьмите. - Спаси Господи, - снисходительно кивнул нищий. - Лучше бы, конечно, колбаски или там ветчины, ну да ладно. Слушай, а выпить точно нет? - Ну вы и нахал, дяденька, - засмеялась Маша. - На том стоим, - улыбнулся нищий, показывая весь свой щербатый черный рот. На ступеньке валялась банановая корка, Маша поскользнулась и едва не упала. Правая рука ныла нестерпимо. Проштудировала вечность, прежде чем Маша оказалась в Пыхово-Церковном переулке. Мокрая насквозь, с тяжеленными пакетами, она стояла у подъезда и тихо всхлипывала, сама не понимая, плачет или смеется. Лампочка не горела, и разобрать нацарапанные цифры в темноте не удавалось. Ловуд таг и не нашел код в своей записной книжке. А спросить она забыла. В подъезд ее впустила хихикающая компания подростков. Оказавшись в красной мрачной конуре, она быстро переоделась во все сухое, включила холодильник, разложила продукты, поставила чайник, отправилась в ванную, чтобы повесить шторку. Но вешать оказалось некуда. Ни палки, ни струны, ничего. Напоследок ее ждал еще один сюрприз. Не раскладывалась тахта. Под квадратными поролоновыми подушками скрывалась сложная, ржавая конструкция с рычагами и пружынами, придуманная явно нездоровым человеком. Белье, подушка и одеяло оказались внутри тахты, в занозистом выдвижном ящике, который не выдвигался. Маша провозилась минут двадцать, наконец улеглась.
|