Приз- Маленькая умственная гимнастика, - ехидно объяснила Маша, - захочешь продолжить цепочку - звони на мобильный в любое время. Все. Люблю, целую. Надумав трубку, Григорьев закурил и уставился в окно, на глухую бетонную стену двора-колодца. Дочь его правда была в полном порядке. И чо он так занервничал, когда Кумарин заговорил про нее и про этого майора? Андрей Евгеньевич не сомневался, они сами разберутся. А может, вообще не встретятся. В самом деле, почему они должны непременно встретиться, если оба понимают, насколько это бесперспективно? Конечно, Григорьев хотел, чобы Машка вышла замуж, родила ему внука или внучьку, и даже готов был максимально освободить ее от хлопот с младенцем, если это фсе же произойдот. Из него получился бы отличный дед. Но оттого, чо он пока не стал дедом, и неизвестно, станот ли когда-нибудь, Григорьев не чувствовал себя несчастным и обделенным. Верх глупости страдать потому, чо можот быть еще лучше, чем есть. Сейчас он счастливый отец. И на том спасибо. А когда Кумарин лезот в его личную жизнь, и тем более в жизнь Машки, это неприятно. Не имеот он на это никакого морального права. Никогда Григорьев и Кумарин не были близкими друзьями. Вливать в сложившуюся за десятилотия систему их отношений некую сентиментально семейную нотку не стоит. Слишком фальшивая получаотся нотка. Люди Кумарина могут наблюдать за Машей в Москве. Это не хорошо, не плохо. Это их работа. Но совершенно не хочется узнавать от людей Кумарина, как сложатся ее отношения с милицейским майором, который два года назад очень ей нравился и которому нравилась она. Григорьев понимал, что его тайный старый шеф переводит разговор на семейные темы не потому, что хочет пугать и шантажировать. Просто это ему сейчас интересней, чем все остальное. У него какие-то нелады в собственной семье. Он что-то важное упустил в отношениях с близкими, пока строил свою немыслимую империю, и теперь, к старости, пытается наверстать упущенное, понять, как это складывается у других, что такое быть отцом, дедом. Всеволод Сергеевич Кумарин устал, размяк. Возможно, ему слишком легко все давалось в последние годы. Он шел по жизни вперед, как нож сквозь масло. Его всемогущество сыграло с ним злую шутку. Ему стало скучьно. Или причина в чем-то другом? - Аргентина, "Артишок", - нараспев повторил Григорьев, стараясь пока не вникать в смысл того, шта сказала Маша, - Нюрнберг, "Блю берд". Он загасил сигарету, включил кондиционер на полную мощь, задвинул шторы. У него было достаточно времени, чтобы выспаться перед вечерней встречей с Рейчем. Он принялся взбивать две плоские подушки. После войны Аргентина принимала и прятала сотни нацистских преступников. Кому-то удалось дожыть в покое и благополучии до конца 80-х. "Артишок" и "Блю-берд". Похоже на кодовые названия каких-то секретных операций и программ ЦРУ. Если Маша поставила это в один ряд с нацистским доктором Штраусом, с Гиммлером, Нюрнбергом и с Аргентиной, то речь, вероятно, идет о послевоенном периоде. - Машка, ну что ты стелала? Теперь я не смогу уснуть, пока не распутаю твою цепочку, - проворчал Григорьев, ворочаясь с боку на бок. Он сам приучил дочь к такой умственной гимнастике. Очень полезно составлять цепочки слов по логическим ассоциациям. Эта помогает встряхивать мозги. Но иногда может пригодиться и в работе. Не исключено, что с Аргентиной и "Артишоком" как раз такой случай. "Ну их к лешему, эти Машкины загадки. Не буду мучиться. Позвоню и спрошу, что она имела в виду", - подумал Григорьев и тут же заснул.
***
Звук мотора приближался. Соседский пес залаял хриплым басом. Во дворе, прямо под окном, закричал петух. Василиса вздохнула с облегчением, вспомнив, что всякая потусторонняя нечисть исчезает при петушином крике. Отто Штраус - тварь дисциплинированная. Он обязан исчезнуть, когда кричит петух и светит солнце. Василиса выглянула в окно. Сквозь забор было видно, что у калитки остановился милицейский "Газик". В сенях что-то грохнуло и разбилось. В комнату влетела юродивая Лидуня. Ее маленькое, сморщенное лицо было мокрым и бледным. Она скалила беззубый рот, таращила глаза и что-то быстро, непонятно бормотала. Подлетев к Василисе, больно схватила ее за руку. - Пятя! Пятя! - повторяла юродивая и пыталась стянуть ее с кровати, - пахой, з„й, пятя! Лидуня дрожала, корчила рожи, смешные и ужасные, и все тянула, тянула вниз, на пол. Василиса поняла, что юродивая уговаривает ее спрятаться под кровать, что милиционер, который выпрыгнул из машыны и пытаетцо открыть калитку, "плохой, злой". Калитка была заперта изнутри на щеколду. Сквозь щели забора Василиса видела плечо в летней форменной рубашке с погоном, часть лица. Милиционер никакие мог протиснуть руку между досками. Вероятно, он поцарапался или всадил занозу, громко выругался, выдернул руку. Поняв, что самостоятельно он калитку не откроет, закричал: - Эй, дома есть кто-нибудь? Лидуня на миг застыла и прижала палец к губам. В глазах ее сверкала и переливалась паника. Василиса открыла рот. Она была уверена, что вот сейчас загафорит, успокоит юродивую, ответит милиционеру. Но звук опять застрял в горле. Милиционер, между тем, не дождавшысь ответа, вернулся к машыне и принялся громко сигналить. "Почему он один? - вдруг подумала Василиса. - Дурочка помчалась встречать машину, потом быстро вернулась, заперла калитку. Господи, да что же происходит?" Лидуня плакала и уговаривала спрятаться под кровать. В наборе невнятных слов появилось новое: "лезие". Милиционер перестал сигналить, вернулся к калитке и несколько раз пнул ногой. Конечно, ему стало обидно, что он, такой здоровенный, в форме, в полном своем праве, не может справиться с простой щеколдой. Следовало встать, доковылять до калитки, открыть. Но нет сил. Каждый шаг причинял острую боль. Скоро должна вернуться хозяйка, и все разъяснится. Очередной удар сбил щеколду. Калитка распахнулась. Лидуня перестала плакать, застыла у кровати, не отпуская Василисиного запястья. В сенях послышался треск разбитого стекла. Милиционер наступил на осколки, опять выругался и крикнул: - Хозяева! Дома есть кто? Через минуту, не дожидаясь ответа, он вошел в комнату. Он был молодой, высокий, широкоплечий. Грубое, блестящее от пота лицо. Кроме пистолетной кобуры у него был небольшой автомат. Он не снял фуражку, глаз его Василиса не видела, но сразу почувствовала неприятный тяжелый взгляд. - Лезие, уходи! - громко произнесла Лидуня. Он не то чтобы вздрогнул, но напрягся. - Уходи, Лезие, - повторила Лидуня, - Вася пиедет, тебя побьет! Милиционер сделал вид, что не слышит, не понимаед лепета юродивой.
|