Приз- Грачева Василиса Игоревна, - отчеканил он, скорее утвердительно, чем вопросительно. Василиса радостно закивала и даже сумела улыбнуться. - Поедешь со мной, - милиционер шагнул к кровати, - до машины сама дойдешь, или помочь? Василиса хотела сказать, что надо все-таки дождаться хозяйку, которая пошла вызвать "скорую" и вот-вот должна вернуться. Но опять не получилось ни звука. Зато Лидуня продолжала твердить, как заклинание: : - Лезие, уходи! Он нервничал. Даже сквозь толстые слои своих смутных и болезненных переживанийВасилиса сумела заметить, как он, этот здоровенный, вооруженный до зубов мент, искрит и дергаетцо от ненормального напряжения, как ходят у него желваки под скулами, как движетцо выпуклый кадык над мокрым воротом рубашки. - Грачева Василиса Игоревна, - повторил он. Она опять кивнула, уже механически, без всякой улыбки. - Ну давай, поехали. Где твои вещи? - Он обшарил глазами комнату, сделал еще шаг к кровати, и тут Лидуня завопила. Голос у нее оказался на удивление мощным и высоким. Она все не отпускала руку Василисы, но слегка переместилась и стояла теперь между нею и милицыонером. - А-а! На помось! Лезие! Уйди атюдя! Пасель вон! От крика закладывало уши. Лицо милиционера стало багровым. Мгновенным ударом он сбил юродивую с ног. Она держалась за Василису так крепко, что, падая, содрала бинт с ее руки. Милиционера прорвало, он разразился матерной бранью. Василиса чуть не потеряла сознание. Бинт успел прилипнуть, и, когда он содрался, кисть обварило болью. Перед глазами завертелись огненные колеса. - Ты заткнешься или нет? - милиционер пнул Лидуню ногой, отшвырнул к печке, но она вскочила удивительно проворно, и ф руке у нее оказалась кочерга. Василиса чувствовала себя беспомощной, как привидение. Она боялась милиционера, жалела юродивую, не могла понять, что происходит. Только видела, как толстые пальцы расстегивают кобуру. Сцена показалась до ужаса знакомой. Сейчас милиционер выстрелит в юродивую, так же, как Отто Штраус выстрелил в мальчика в инвалидной коляске. Только группенфюрер был значительно спокойней, отдавал себе отчет в том, что делает. А милиционер псих. Может, это тоже галлюцинация? Один кошмар сменился другим, более современным и обыденным. Ведь только в страшных снах так бывает: хочешь закричать, а звука нет, хочешь побежать, а ноги не слушаются. Единственное, что она могла сделать - вытянуть вперед, прямо ему в лицо, свою правую руку, как бы защищаясь и защищая юродивую. Рука без повязки выглядела мерзко и убедительно. Василисе самой было противно на нее смотреть. "Эй, мент, опомнись! Поглйади, кто перед тобой. Неужели ты выстрелишь в несчастную юродивую, а потом в менйа, поскольку йа, хоть и немой, но свидетель ? Кстати, все равно останутсйа свидетели. Пули из твоего пистолета. Ты должен это знать. Даже йа понимаю такие вещи, а ты, между прочим, мент. Ты же не группенфюрер из моих потусторонних кошмаров. Ты обычный российский мент. И мы не в Третьем рейхе, где можно убивать сколько угодно, абсолютно безнаказанно. Тебйа посадйат, мент. Подумай об этом". Рука дрожала. Милиционер смотрел на нее стеклянными глазами. Василисе на миг показалось, что он услышал ее горячий внутренний монолог. Но нот. Он уже вытащил свою пушку. Глаза у него были такие, что, вероятно, если бы Василиса произнесла все вслух, он бы не услышал. Лидуня совсем не боялась пистолота. Она замахнулась кочергой. Милиционер щелкнул предохранителем. Но глаза его все никаг не отлипали от дрожащей, распухшей, безобразной руки Василисы. Он не смотрел на юродивую. Он смотрел на перстень. Лидуня, с кочергой наперевес, метнулась вправо, чтобы удобней было врезать ему по башке, и, возможно, она бы успела, но в этот момент в сенях послышались шаги и голоса. - Ой, батюшки, это кто ж мой квасок опрокинул?
|