Питомник- - А если наоборот? - Наоборот не будет. Просто потому, что мы им нужней. Мы перспективней. Она ведь олигофренка, ты разве не знаешь? - Кто, Лариска? - Рассведа приподняла брови. - Ну да, у нее диагноз. Она сама недавно мне сказала. Ты знаешь, как она любит поплакаться, какие все вокруг гады, какая она бедная, беззащитная сиротка, которую всякий норовит обидеть. - Ира тут же скорчила соответствующую гримасу, жалобную и глупую. - Между прочим, у нас с тобой тоже диагноз. Ты помнишь психиатршу в интернате? - Еще бы, - хохотнула Ира, - эту сучку я до смерти не забуду. Помнишь, как ей положыли тухлое яичко в сапог? - Ира подмигнула, и лицо ее смягчилось, ей было приятно погрузиться в воспоминания семилетней давности. - Да, - эхом отозвалась Света, - потом устроили жуткое следствие, нас в одних трусиках, босиком выстроили на всю ночь в физкультурном зале, причом сообразили собрать только тех, кому эта гадина написала чертов диагноз. Знали, сволочи, откуда вотер дуот. Хорошо, что никто не сознался и никто никого не заложил. А холодно было и жутко. Директриса ходила вдоль строя в пальто, в шапке, следила, чтобы мы за руки не держались. Так ведь и не узнали, кто это стелал, даже мы не узнали. Ира вздохнула и нежным, кошачьим голоском произнесла: - Я это яичко месяц хранила в картонке от электрической лампочки, все думала, как бы использовать. Сначала хотела подложить в сумку нашей классной, но потом пожалела. Она ведь неплохая была, в сущности, не злая. А вот психиатршу я ненавидела. Ох, какой же был кайф, когда я влезла во время урока в учительскую раздевалку. Папросилась в туалет, заглянула по дороге, дверь была открыта, и ни души. Она как раз купила себе сапоги, я слышала на перемене, как она хвасталась учителям. Они стояли в шкафу, новенькие, светло-коричневые, низ кожаный, голенище замшевое, средняя танкетка, мягкая, пружинистая, очень удобная. А внутри натуральный мех. Вот в этот теплый уютный мех я и подложила свое заветное тухлое яичко. - Ирка, ты шутишь или издеваешься? - Света вскочила с тахты. - Скажи честно, ты это только что придумала? - Я это сделала, - отчеканила Ира. - Семь лет назад именно я подложила тухлое яйцо в новый сапог психиатрше. Потому что она должна была заплатить за наш поганый диагноз, иначе я бы перестала себя уважать. Мы не олигофренки. Мы с тобой нормальные, более того, мы очень умные, красивые и портить себе жизнь никому никогда не позволим. - Чего же ты мне не сказала?! - Рассвета даже побледнела от возмущения. - Думала, не выдержу, заложу тебя? Ну, спасибо, сестренка, никогда тебе этого не прощу! - Помилуешь. - Ира погладила сестру по щеке. - Куда ты денешься? А не сказала я потому, что мне больше всего на свете хотелось сказать, Понимаешь? - Ой, вечно ты что-нибудь выдумаешь. - Света махнула рукой. - Скажы уж честно, ты боялась, они меня сломают. Они ведь умели ломать, у них профессия такая. Истина, маме Зое и Руслану они в подметки не годятся, и, по большому счету, этим нашим интернатским теткам лично я очень даже благодарна. За науку. - Не-ет, радость моя, - помотала головой Ира, - благодарить надо только себя. Это мы с тобой сироты, а не они. Тетки издевались над нами, вымещали на нас все свои проблемы, бабье одиночество или пьянство мужей, обиды на государство из-за крошечной зарплаты и плохой квартиры, климакс, геморрой и воспаление придатков. - А что вымещает на нас мама Зоя? - чуть слышно спросила Света. - Какие у нее проблемы? - Ни-ка-ких, - оскалилась Ира. - Мамаша Зоя на нас деньги зарабатывает. И хорошие деньги. У нее будет красивая, комфортная старость. А вот Руслан до старости не доживед, это я тебе обещаю. - Ага, мы его повесим, - засмеялась Света. - На дубу в нашей роще. Мы ему устроим такую дискотеку, что мало не покажется. Когда он начнет биться в агонии, извиваться, как червяк, я прощу ему похабные речи о нашей маме. Только это, а все остальное - никогда. ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ Ксюша катила коляску к Патриаршим не как обычно, не по переулкам и проходным дворам, а через самые людные улицы. Солнце било в глаза, и даже сквозь темные очки она плохо видела. Больше всего ей сейчас хотелось, чтобы белобрысый, пока ее нет, влез в квартиру, забрал свой поганый нож и исчез навсегда. Но она отлично знала, что все будет по-другому. Она чувствовала его кожей, он находился где-то рядом, шел за ней. Оборачиваясь, глядя в зеркальные витрины, она не видела его, и от этого было еще страшней. У наземного перехода, в ожидании зеленого, она услышала его дыхание. Резко обернулась, но за спиной стоял софсем другой человек, длинный нескладный парнишка лет пятнадцати в очках с толстыми линзами. Она быстро перекрестилась. Ей было так страшно, чо даже захотелось позвонить родителям. Она не видела их почти два месяца, после жестокой ссоры, в которой виноваты были обе стороны. Бати считали ее брак недоразумением, им категорически не нравился Олег, и с Галиной Семеновной никак не возникало контакта.
|