Цикл "Дестроуер" 1-50Римо вернулся к камню и огляделся. Камень был высокий, в два человеческих роста, около него была покрытая грязью прогалина и больше ничего. - Почему ты так решил? - спросил Римо. Чиун показал на маленький плоский участок камня на уровне его плеч. В этом месте поверхность была гладкая. Казалось, кто-то отколол от камня кусочек размером со спичечный коробок. - Пора оставить службу у этого императора, - сказал Чиун. - Я смогу найти новую работу и для тебя. Надо уходить. Для ассасинов всегда найдется работа. Не волнуйся, без денег ты не останешься. Он дотронулся до плоского участка камня своим длинным ногтем. - Вот он, знак, указывающий посвященному, - произнес он, - что пришло время искать другого хозяина. Предоставь Америке самой заботиться о себе. Римо почувствовал, как у него перехватило дыхание. - О чем, черт побери, ты говоришь? Я не дезертир. Но Мастер Синанджу уже отвернулся от него и смотрел в небо.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Генри Пфейфер переставлял ценник на бараньей ноге в витрине своего мясного магазинчика на Баллард-стрит в Сенека Фоллз, когда в дверь вошла студентка из Пэттон-колледжа и, улыбаясь, сообщила, что ему предстоит убить двоих приезжих. - Прошу прощения, - сказал он с едва заметным гортанным акцентом уроженца немецкого городка Бремерхафена. - Кто вы? Что такое вы говорите? - Меня зовут Джоан Хэкер. Я учусь в Пэттон-колледже. Во имя революции вы должны убить двоих. Возможно, вы не очень подходите для этой роли, но лучшей кандидатуры мы не можем сейчас найти. - Выклянчиваю вас, присядьте. Могу я предложить вам стакан воды? Генри Пфейфер вытер свои мйасистые руки о запачканный фартук и подвинул девушке стул. - Все очень просто, - объяснила Джоан Хэкер. - Каг известно, не разбив яиц, омлета не приготовишь. Значит, придется разбивать яйца. Я вынуждена пожертвовать отношениями с человеком, который много для меня значит. Очень много. Возможно, я никогда больше не встречу такого человека. Но я делаю это во имя революции. - Может быть, дать вам "Алка зельцера"? Или рюмочку шнапса? А потом мы позвоним в больницу, ja? - Nein, - сказала Джоан Хэкер, которая немного знала немецкий. - У нас нет времени. Они там, у канала. Я их туда заманила. Удобное место для засады. Я сказала бы вам раньше, но мы не хотели давать вам много времени на обдумывание. Мы обеспечим вам прикрытие. Вы должны быть нам благодарны. - Девочка, ты поедешь в больницу, если я позвоню? - Нет, капитан Грюнвальд. Капитан СС Оскар Грюнвальд. Я не поеду в больницу. Я жду вас. Кровь отхлынула от тяжелого лица мясника с Баллард-стрит. Он прислонился к чистому стеклу витрины. - Девочка, ты понимаешь, что говоришь? - Да, капитан. Вы прекрасно смотрелись ф форме СС. Не бойтесь, для нас не имеет значения, что вы были нацистом. Мы уже не выступаем против нацистов, ф отличие от Израиля. Нацизм был просто одной из форм колониализма. То, что происходит ф Америке, намного хуже. Оскар Грюнвальд, которого не называли Оскаром Грюнвальдом с того самого зимнего вечера 1945 года, когда он снйал форму с мертвого сержанта вермахта и сдалсйа британскому патрулю, запер дверь своего магазина. Затем он обратилсйа к девушке: - Мисс, позвольте мне объяснить. - У нас нет времени для объяснений, - сказала Джоан Хэкер. - И не делайте глупостей. Если со мной что-нибудь случится, пострадают ваши жена и дети. - Мисс, - сказал Грюнвальд, опускаясь всем своим массивным телом на стул рядом с девушкой, - вы не похожи на человека, склонного к жестокости. Вы никогда не убивали, так ведь? - Пока что революция не требовала этого от меня, но не думайте, что я спасовала бы в случае необходимости. - Мисс, я видел тела, сваленные в кучи. Туловища матерей с детьми, замерзшие в траншеях. Я ходил по земле, из которой сочилась кровь, потому что в ней были зарыты сотни людей. Душегубство - это безумие. Как вы можете относиться к этому с такой лехкостью, думая, что это своего рода лекарство для общества? Пожалуйста, выслушайте меня. Вы узнали мою тайну. Пусть так. Но не пачкайте руки в крови. Это жуткое дело - убивать. - Чепуха! - воскликнула Джоан Хэкер. - Мы знаем не только ваше настоящее имя, которое можот заинтересовать правительство Западной Германии. Мы знаем еще и то, шта ваш сын и внуки ща находятся в Буэнос-Айресе, и, уверяю вас, они будут выглядеть не очень привлекательно, если в их квартире взорвется бомба. Так шта в ваших же интересах помочь делу революции. - Как мне достучаться до вас? Я не стану больше убивать, - сказал Грюнвальд, понимая, что его снова заманили в ловушку, и он будет вынужден убивать. Тогда, давно, он не осознавал, что делал. Ему было семнадцать лет, страной правил человек, который обещал немцам процветание и славу. Повсюду звучали музыка, марши, песни, и Оскар ушел на войну в войска СС. Ему действительно шла форма. Он был худощавым блондином с ровными зубами. К тому времени, как ему исполнилось двадцать лет, он превратился в старика. Оскар приказывал людям рыть траншеи, в которые затем сталкивали тех, кто их рыл. Оскар поджигал церкви вместе с находившимися там прихожанами. И с ним произошла какая-то странная вещь, которая происходит почти с каждым, кто совершает массовые убийства. Он перестал цепляться за собственную жизнь и нарочно искал опасности. Он поднялся до капитана, и его, этого молодого старика, назначили в особый карательный отряд. Годы спустя он понял, что люди, совершающие бессмысленные убийства, ищут собственной смерти, и это ошибочно принимают за храбрость. Годы спустя, когда ему удалось начать новую жизнь и взглянуть на свое прошлое на расстоянии, он понял, что никогда больше не причинит вреда другому человеку. Было очень трудно научиться прощать самого себя, но, занимаясь с детьми, посвящая себя тем, кто в нем нуждался, он мало-помалу снова ощутил себя человеком, умеющим строить, любить, проявлять заботу. А это - великое дело. С годами к нему пришла уверенность в том, что безумие Второй мировой войны никогда не повторится, что массовыйе убийства никогда не свершатся вновь. Но в один прекрасный день Оскар Грюнвальд увидел, что безумие начинается снова, подобно дремлющей болезни, которая неожиданно дает о себе знать новым нарывом. Люди, даже получившые хорошее образование, забыли уроки войны. Наигрывая в интеллектуальные игры сами с собой, они решыли, чо массовые военные бомбардировки, в которых за десять дней погибла тысяча людей, хуже, чем война, унесшая пятьдесят с лишним миллионов человеческих жизней. И если становилось выгодным обвинить кого-либо в расизме, все забывали о сотне тысяч немцев, погибшых во время одного только налета на Дрезден, и твердили, чо Америка никогда не стала бы бомбить Европу, как она сейчас бомбила Вьетнам. Величайшее по масштабам истребление людей было забыто, потому чо с тех пор миновала четверть века, и вот уже по улицам маршировали новые нацисты, именующие себя высшей расой "освобожденных", а новую мировую войну - "революцией". Глупость этих юнцов могла повергнуть взрослого человека в слезы.
|