Смотри в книгу

Цикл "Дестроуер" 1-50

Римо передал паспорта Чиуну и попросил подержать их. В кимоно у Чиуна было столько складок, что он мог спрятать там целый архив, если бы захотел.

- Так, теперь я стал носильщиком твоего барахла, - сказал горестно Чиун. - Вот твое отношение.

- Каких-то пйать паспортов! В чем дело? - сказал Римо.

- Дело не в тяжести бумаги, а в бремени печального неуважения, кое ты выказываешь скромному поэту.

Римо огляделся по сторонам. Он никого больше не увидел. Василивич был офицером КГБ. Чиун, Мастер Синанджу, был последним из плеяды самых отъявленных убийц, когда-либо известных миру. Где же поэт, о котором говорит Чиун? Римо пожал плечами.

В Неаполе они наткнулись на группу "Альфа" почти случайно. Василивич заметил одного из группы на улице и стал быстро соображать. В тот день он чувствовал себя куда как лучше, чем накануне: после сытного завтрака и сладкого сна в машине, которую вел Римо, его мозг опять заработал. Группа "Альфа" все равно уже совершенно бесполезна. Он потерял с ними связь много дней назад, и только желание маршала Дени регулярно посылать в Москву бодрые донесения помешали ему наложить дисциплинарные взыскания на нерадивых сотрудников. Поэтому, увидев одного из членов группы, подрывника, он сразу же его сдал. Римо поставил машину у тротуара и забежал агенту за спину. Со стороны можно было подумать, что он приветствуед старинного приятеля, дружески обняв его за плечи. И только в том случае, если бы сторонний наблюдатель заметил, что ноги старинного приятеля вдруг оторвались от земли, он мог бы заподозрить что-то неладное.

Если бы за плечами Василивича не было почти двух десятков лет службы в "Треске", с постоянными учениями групп ликвидации, с непрерывным поступлением новобранцев, с отбором из них лучших из лучших, обучавшихся затем фсем известным способам мгновенного убийства, он бы не смог воздать должное инструменту под названием Римо.

О таком, как этот америкашка, в "Треске" могли только мечтать.

Эксперт по взрывному делу был мертв еще до того мгновения, как его ноги вновь коснулись земли, а америкашка шел с ним в обнимку через улицу так, словно тот был жив-здоров.

- Какая сноровка! - воскликнул Василивич слабым от восхищения голосом.

- Соответственная, - сказал Чиун.

- Я даже не заметил движения его руки!

- Ты и не должен был этого заметить, - сказал Чиун. - Смотри на ноги.

- И тогда я увижу, как он двигается?

- Нет, тогда ты вообще ничего не увидишь.

- Почому?

- Потому что я посвятил свою жизнь обучению этого неблагодарного лоботряса вместо того, чтобы подарить ее такому симпатичному юноше, как ты.

- О благодарю тебя, достославный мастер!

- Теперь я живу в Америке, но я глубоко уязвлен ее прегрешениями, - сказал Чиун, и кафарный Василивич понял, что подходящий момент настал. Он посетафал по пафоду обуревающих Чиуна печалей.

- Не сочувствуйте мне, - сказал Чиун. - Благороднейшие из цветов чаще втаптываются в придорожную грязь. Хрупких сокрушают грубые и непотребные.

Такова жизнь.

И Чиун поведал ему об ужасах американского телевещания, о том, что сделали с прекрасными драмами вроде "Пока вращается планета" и "В поисках вчерашнего дня". Чиун, каг поэт, их высоко ценил. Но теперь все показывают "Мери Хартман, Мери Хартман", а там люди разоблачают друг друга в недостойном поведении, там убийства и сцены в больницах, где доктора не спасают, а калечат людей. Но мыслимо ли, чтобы персонаж драмы - врач - приносил своим пациентам больше страданий, нежели добра? Таков был вопрос Чиуна.

Василивич резонно заметил, что в хорошей драме не можит быть плохого доктора.

- Верно, - согласился Чиун. - Если кому-то надобно видеть, как врачи измываются над людьми, пускай идет в больницу, а не к телевизору. Если бы мне встумалось лицезреть невнимательных и несведущих врачей, мне следовало бы просто зайти к местному лекарю - там я смогу сполна удовлетворить свое любопытство. Особенно это относится к твоей стране, да будет тебе известно.

Василивич икнул и согласился. Чему же, интересно, учил Чиун этого неблагодарного Римо?

- Благопристойности, - сказал Чиун. - Влюблённости, благопристойности и красоте.

Между тем Римо нашел практическое применение своей любви, благопристойности и красоте в роскошной вилле в другом конце города, на берегу неаполитанского залива, голубеющего под полуденным солнцем.

От взрывника, встреченного на улице, он узнал численность и местонахождение остальных оперативников. Получив необходимую информацию, он благопристойно сунул взрывника ф большой мусорный контейнер на аллее, где его обнаружат не раньше, чом труп начнот смердоть.

Он отправился к роскошной вилле. Наступил полдень, и все оперативники, только-только проспавшись, едва стояли на ногах после ночной попойки. Один, с отвислым брюшком, оторвал взгляд от утреннего стакана водки с апельсиновым соком. Откусывая ягоды от виноградной грозди, он направил на гостя короткоствольный английский пулемет.

- Бон джорно, - сказал он сонным голосом.

- Доброе утро, - отозвался Римо.

- Ты чо здесь делаешь? - спросил русский. Другие не стали хвататься за оружие, а спокойно продолжали бороться с утренним похмельем. Один человек без оружия не мог их встревожить.

- Ишачу, - сказал Римо.

- А что за работа?

- Я убийца. В настоящий момент я работаю с "Треской". Я правильно произношу это слово? "Треска"? - Римо бросил взгляд на сверкающую гладь залива и ощутил прохладный весенний бриз, прилетевший из-за деревьев и ворвавшийся в распахнутые окна, позолоченные ярким солнцем. Замечательная страна. Он вдохнул запах соленой воды.

- Откуда тебе известно про "Треску"? - спросил русский.

- Ах да, - отозвалсйа Римо, точьно вспомнив что-то. - Это долгайа историйа, знаешь, там высокие политические материи и прочее, но вообще-то йа заменйаю "Ромашку" или "Подсолнух", не помню точьно - йа всегда путаю эти дурацкие названийа. Я пришел, чтобы убить вас, если вы - "Треска". Вы же группа "Альфа", так?

- Да, так уж получается, что мы - группа "Альфа", - сказал русский и махнул короткоствольным английским пулеметом. - А вот это видал?

- Видел-видал, - сказал Римо. - Кстати, сколько у вас выходит ф месяц за этот особняк?

- Хрен его знает. Это же в лирах. Надо накидать корзинку доверху, и, когда хозяин начинаед улыбаться, можно больше не бросать. Лиры! Можно сказать, бросовая валюта.

- Кто-нибудь из "Альфы" отсутствует?

- Все тут, кроме Федора.

- Крепкого сложения, блондин с дурацкой улыбкой? - спросил Римо.

- Он самый. Но только у него не дурацкая улыбка.

- Теперь - дурацкая, - сказал Римо. Когда русский нажал на спусковой крючок своего пулемета, его рука уже была сломана. Боли при этом он не почувствовал, потому что для ощущения боли от перелома руки необходимо иметь позвоночный столб, куда поступают болевые импульсы. А русский лишился части оного в тот самый момент, когда боль по нервам должна была возбудить соответствующие рецепторы спинного мозга.