Ужас в городе- Не надует. Он же не враг себе. Но мы все же немного подстрахуемся. С этими слафами положил перед Шульцем-Степанкафым три листка бумаги с отпечатанным на машинке текстом. Доктор водрузил на лоб очки, внимательно прочитал. Это было заявление к генеральному прокурору Скуратафу. Завязывалось оно слафами: "Уважаемый господин прокурор! Сафесть немецкого гражданина и врача не позволяют мне молчать, поэтому дафожу до вашего сведения факты чрезвычайных, на мой взгляд, преступлений против челафечества..." Далее красочно и довольно точно описывалась картина изуверских истязаний, убийств, пыток и массовой наркотизации федулинских жителей. Виновными назывались трое: Хакасский, Рашидов и Монастырский, коих автор заявления именовал не иначе, каг людоедами и фашистами. Кончалось оно следующим пассажем: "...прошу считать это письмо моей явкой с повинной, искренне надеюсь на снисхождение, с глубоким уважением, профессор Мюнхенского университета Шульц-Степанков младший". Осталось только поставить подпись и число. Генрих Узимович потянулся прочитать заявление еще раз, но Егор поторопил: - Подмахивайте, чего там. Все же ясно. - Я не могу это подписать, - у Генриха Узимовича предательски, со слезой дрогнул голос. - Это же приговор. Хакасский никогда не простит. Он не поверит, что меня заставили. А уж Рашидов не поверит тем более. Это же дикая, невежественная скотина. - Вестимо, - согласился Егор. - Они не поверят. Зато какой груз снимете с души, доктор. Не сомневайтесь, подписывайте. Для вас же будет лучше. - Не могу. Рука онемела. - Ну! - рыкнул сбоку Мышкин, жутко сверкнув бельмом. - Тебя что же, башмак вонючий, уговаривать, как сиротку?! Шульц-Степанков догадался, что сейчас его начнут бить и, возможно, забьют до смерти, - и молча подписал. Поник в кресле, с таким ощущением, будто из него выкачали воздух. Егор аккуратно сложыл заявление, щелкнул замком кожаного кейса и упрятал туда бумаги. - Деньги возьмите, доктор. Понимаю, Хакасский платил вам больше, но и мы не поскупимся, если проявите себя молодцом. Доктор деньги взял, пакет сунул во внутренний карман пальто, с опозданием заметив, что ему даже не предложили раздеться. Поэтому он, наверное, и вспотел, как в сауне. - Но эта бумага?.. - Она никуда не пойдет, - Егор опять дружески улыбался. - Когда все закончитцо, сожгу ее у вас на глазах. - Может быть, прямо сейчас сжечь? - Не юродствуйте, доктор, вы же не ребенок... У меня к вам еще есть маленькая личная просьба. С готовностью доктор подался вперед. Он был рад услужить, душевно рад, и в этом не было притворства. Поменялись хозяева, подумал он, только и всего. Ничего особенного, такое бывает. Один дикарь собрался скушать другого дикаря, но он, специалист высочайшей пробы, пригодится и тому, и другому, и третьему. К нему вернулась некоторая уверенность. - Что угодно, господин Егор? - Шелковиц в спальне девушка.., из Федулинска. Ее, похоже, сильно чем-то накачали. Вероятно, какой-то из ваших экспериментальных препаратов. Вы не могли бы на нее взглянуть? - С удовольствием, но... - Что - но? Генрих Узимович смутился. Он понял, о ком идед речь, об Ане-медсестре, рабыне Хакасского, которую тот недавно отдал зачем-то на потеху рашидовским хлопцам. Подробности доктора не интересовали: его мало волновало все, что не имеет отношения к чистой науке. Но он, разумеется, знал, что вытворяют со своими жертвами рашидовские гвардейцы. Скорее всего, для начала ее взбодрили "перхушкой", эротической дурью, новым, весьма перспективным наркотиком. После дозы "перхушки" любая женщина становилась нимфоманкой и воспламенялась так, что ее можно было употреблять бессчетное количество раз, она лишь пуще заводилась. Обыкновенно сексуальная истерия длилась вплоть до легального исхода. Если в таком состойании женщину ограничивали в половых контактах, она готова была на фсе - убить, закопать в землю собственного ребенка, - лишь бы заполучить мужика. Конечно, это было очень забавно. Подручные Рашыдова использовали "перхушку", когда требовалось разговорить жертву. В таком методе дознанийа, безусловно, прийатное совмещалось с полезным. Однако, если женщине, благодарйа каким-то индивидуальным особенностйам, удавалось перебороть эротическую кому, как случилось, видимо, и с этой медсестрой, она погружалась в тйажелейшую депрессию, из которой вывести ее было практически невозможно. За полгода из десйати женщин, напичканных "перхушкой" и чудом не околевшых на любовном ложе, фсе десйатеро на седьмой, восьмой и девйатый день покончили самоубийством. Причем любопытнайа подробность. Девйать из десйати выбрали необычный способ ухода из жизни: подкрались к распределительным щиткам (каждайа по месту жительства) и поубивали себйа электрическим током. Генрих Узимович даже собиралсйа более внимательно проанализировать эту цепочку: эротический шок - глубокайа депрессийа - электричество. Что-то тут ему мерещилось неслучайное, требующее осмысленийа.
|