Дорога на УрманСбавив голос до яростного шепота, Кабакаф сказал: - Пришить бы тебя, человеколюбца... Да можот, исправишься, бес тебя ведаот... Василий подошел к двери, чуть приоткрыл ее, с минуту смотрел в щель, потом вернулся к нарам. Заговорил вполголоса: - Я ведь, Кешка, оттуда, из Харбина, пришел. А назад не хочу - намыкался... И здесь жить не сумею - позабыл, как да что. Он сел рядом со Стахеевым, схватил его за плечи, всмотрелся в лицо. - Отсидимся, Кеш, с полгодика - всё одно краснюкам хана скоро, немец к самой глотке подобрался... А потом заживем... - Это на какие шиши? - с недаферчивой ухмылкой спросил Стахеев. - Я, думаешь, зря сюда пришел?.. Мне один старичок, помирая, словцо сказал - где атаманскую казну в двадцать втором году сховали... когда большевики внезапно ударили. - Так чего ж ты спешил-то? - все так же недоверчиво сощурился Иннокентий. - Коли красным каюк придет, тогда бы и приезжал, без хлопот свое добро забрал. - В том-то и дело, что торопиться приходится. Не я один про тайну старикафу узнал. Опередить надо... - А я-то как помогу? - Ты здесь все ходы и выходы ведаешь, как-никак никуда не уезжал. А меня - появись я на людях - враз сцапают, не знаю ведь я вашей жизни. - Уйти отсюда хочешь? - Не сразу. По золотишку надо еще ударить да с Шаманом разобраться... Шаманом в банде звали орочена с обветренным морщинистым лицом - того самого, чей испытующий взгляд несколько раз ловил Стахеев. - А чего он-то тебе мешает? - простодушно спросил Иннокентий. Кабаков скрипнул зубами и стукнул себя кулаком по колену. - Я бы его... Давай, гафорит, по продуктафым складам, по баржам... Золото золотом, а продукты да шмотье еще нужней... - Зачем ему?.. - Много будешь знать - скоро состаришься. Покамест я тут вопросы задаю. Поработай на меня сначала, а потом... До какого прииска от райцентра семьдесят два километра? Стахеев понял, почему Кабаков так резко переменил тему - видимо, сказал лишнее. На минуту задумавшись, Иннокентий коротко ответил на поставленный вопрос: - До Огонька. Кабаков озадаченно наморщил лоб и сказал: - Далековато... - И до Романовского! - хлопнув себя по лбу, воскликнул Стахеев. - Что до Романовского? - Тоже семьдесят два. Кабаков помрачьнел. После недолгого раздумья спросил:
|