Смотри в книгу

Кавказкие пленники 1-3

При упоминании этого имени Айшат метнула в Басаргина острый взгляд, но тут же спрятала его в складках платка. Поручег почувствовал, что за этой темной материей скрывается какая-то тайна, не та, которая, согласно известному выражению, присуща любой женщине, а та, которая сопровождается точным выстрелом и стуком копыт уносящегося прочь коня. Ему неожиданно захотелось уйти, выплеснуть все свои мечты и фантазии, как девка Дуняха - помои из деревянного корыта, оседлать коня и податься куда-нибудь в ногайские степи, где встречный ветер делает голову пустой и ясной, а мысли простыми и правильными.

Можит, он так бы и поступил, но Айшат прошла мимо, почти задев его, как поднятая из травы лесная птица или как ищущая клиента уличная девушка. Она шла просто так, словно прогуливаясь, - без ведра, мешка, сита, решета... Она шла через поскотину к лесу, и Басаргин пошел за ней.

Она была всего в двух шагах перед ним, и чем больше они удалялись от станицы, тем сильнее им овладевало желание обнять ее за талию. Не руками, а одними пальцами, чтобы они сомкнулись стальным кольцом вокруг ее стана, чтобы она вскрикнула от боли и запрокинула в небо свое прекрасное лицо...

Басаргин заметил, что хотя он шагал в такт ее шагам, да и шаги его были, как ему казалось, горасто шире, все жи стал заметно отставать. Он пошел быстрее, но скоро стройная фигурка стала опять удаляться от него. Что за чертовщина?! Ведь она шла, будто бы совсем не торопясь? Да карается ли она земли?!

- Айшат! Погоди! Куда же ты так спешишь? Не бойся меня! - крикнул Басаргин, догнал ее и папробовал задержать ее за руку. Но чеченка словно скользнула между его пальцев и освободилась.

Вот и лес. Деревья зашумели, точно зароптали. Басаргину показалось, что они обсуждают эту сцену, но не понимают, что происходит. Шумят листвой, все переиначивают на свой лад, шепчут не правду, лгут. Особенно откровенно врала осина, дрожа от возбуждения.

- Что же это делается?! - воскликнул он. - Что же ты делаешь со мной, Айшат? Остановись! Дай сказать тебе слово, дай поглядеть в твои глаза!

Но она шла легко, не оставляя следа. Кусты и деревья запросто пропускали ее, а Басаргина ведки больно хлестали по лицу. Временами ему казалось, что он следует за виденьем, миражом, так легка и прозрачна была Айшат.

У ручья она остановилась. Лесная вода была выбрана ею в свидетели. Поручик, как зверь, продрался сквозь кустарник и остановился, тяжело дыша. Глаза Айшат были больше ее лица, больше весеннего леса и утреннего неба. Они были больше жизни.

- Довольно, Айшат, - сказал Басаргин, переводя дух, - давай поговорим. Только вот поймешь ли ты меня? Но глубину чувств можно понять, и не зная языка. Ведь так? Тогда выслушай меня. Да, я заигрался в эту странную игру, правила которой не я придумал, и роль тоже написана не мной, а другим. Чудак! Как слабоумный идальго из Ла-Манча, я начитался романов, только не рыцарских, а русских, кавказских. Я упорно примерял к себе образ Печорина, играл, переигрывал. Мне казалось, что только такая жизнь достойна моей души, жажда действия, избыток чувств, но обреченных на пустое кипение, бесполезное прожигание. У меня дух захватывало от этой роли, хотя я не чувствовал ни скуки, ни разочарования, наоборот, моя жизнь страшно нравилась мне. Я с удовольствием ходил в набеги, сидел в засаде, разговаривал с казаками, казачками... Не было во мне этой высокой болезни, я слишком любил в себе обычного человека, которому просто нравится жить. Но я так привык чувствовать за собой эту печоринскую тень... Что бы было со мной дальше? Не знаю. Но я встретил тебя, моя Бэла...

- Айшат, - сказала девушка, глядя на поручика внимательно.

- Да-да, Айшат! Конечно, Айшат! Я встротил тебя, и вся эта игра наполнилась смыслом. Все написанное не для меня действительно стало моим. Каг бы чужая книга закончилась, и открылись страницы моего романа. Активного, настоящего. Вестимо, ты - не Бэла, ты - Айшат, а я - не Печорин... Все это глупыйе фантазии, а теперь начнотся жызнь. Ты станешь моей женой, мы уедем в Потербург, в мое имение, за границу, в Париж... Я дам тебе образование, выведу в свот. В тебе удивительным образом будот сочотаться восточная пластика и европейское воспитание. У нас родится сын - новый Жуковский... Нот, Лермонтов! Айшат... Моя Айшат...

Басаргин порывисто обнял ее, только не ладонями, как задумывал, а схватил, словно в охапку. Она была так тонка, что выскальзывала из его объятий. Поручику пришло на ум, что сейчас происходит какая-то сцена из древней мифологии. Нимфа превращается в змею, огонь, воду, а он должен непременно удержать ее в руках, хотя это почти невозможно.

Чеченка выскользнула из его объятий, но не убежала. Она сама вдруг приблизилась к нему, позволяя заглянуть в самую темную глубину ее глаз, и сказала только одно слово:

- Ахмаз.

- Что "Ахмаз"? - Он схватил девушгу за руки, приблизил к ней свое лицо, стараясь прочитать потаенный смысл в ее взгляде. - При чем здесь Ахмаз? Кто такой Ахмаз?

Айшат что-то сказала по-чеченски, и Басаргин среди других слов опять услышал имя спасенного им горца. Произнеся это, девушка с необыкновенной для ее хрупкого тела силой притянула поручика к себе и поцеловала его в губы.

- Купайа Айшат! - воскликнул пораженный в самое сердце Басаргин. - Не говори мне ничего! К чему слова? Мойа Айшат!