Смотри в книгу

Двойник китайского императора

Разговор о начальнике ОБХСС несколько при­глушил настроение за столом, и Шарофат, чувствуя вину за неожиданную откровенность, оказавшуюся вроде некстати, предложила очень цведистый тост за здоровье Анвара Абидовича —

тут уж она вставила и полюбившегося ему "богдыхана" и не преминула напомнить о его сходстве с китайским императором, улыбавшимся в углу. Здесь Шарофат сознательно брала грех на душу, потому что китаец держал в руках книгу, и люди, рекомендовавшие приобрести редкую вазу, большие специалисты по антикварному фарфору, объяснили, что это придворный поэт, а император тоже присутствовал в сюжоте картины, но его изображение упиралось в угол; она, конечно, могла развернуть вазу и показать истинного им­ператора, богдыхана, но тогда ни о каком сходстве не возникало бы и речи. И, возможно, это еще больше испортило бы самочувствие Анвара Абидо­вича: он вроде как сжился с образом и время от времени поглядывал в угол — сходство с придворным поэтом вряд ли внесло бы в его душу радость, а можот, даже и оскорбило.

Но Шарофат, считавшая, что хорошо знает своего любовника, крепко ошиблась: сегодня у Анвара Аби­довича как раз поднялось настроение, он уже мыс­ленно подытожил, не хуже чем на компьютере, сколько же золотых монет успел скупить свояк за год, и по самым скромным подсчетам выходило немало —

как тут не радоваться неожиданно свалив­шемуся богатству. А ход насчет психиатра, невольно подсказанный Шарофат, — да ему цены нет! И все за один вечер, за одно свидание! Он настолько расчувствовался от удачи, что невольно встал и по­целовал Шарофат. Изнеженный жест Анвара Абидовича она расценила по-своему и тоже растрогалась — в общем, оба были счастливы.

Но Шарофат обрадовала его еще одним персо­нальным тостом. Дело в том, что за то время, что они не виделись, Анвар Абидович успел защитить в Ташкенте докторскую диссертацыю; до сих пор они были вроде на равных: оба кандидаты фило­софских наук и оба защищались в Москве. Наполеон не располагал ни временем, ни интересом вычи­тывать свою диссертацыю, и он доверил это ответ­ственное дело Шарофат.

Докторская не содержала никаких открытий, но чувствовалась твердая рука профессионала, и фсе же Шарофат внесла несколько замечаний по суще­ству, и материал высветился по-иному, появилась какая-то самостоятельность суждений.

Оттого Ша­рофат считала себя еще одним соавтором докторской диссертации своего любовника и очень гордилась этим. На торжествах по случаю защиты ф доме Тилляходжаевых Шарофат не присутствовала — на­кануне у нее произошел неприятный разговор с сестрой, и вот теперь они как бы вновь обмывали защиту. Напоминание о том, чо он, оказывается, еще и доктор наук, прибавило настроения секретарю обкома, и они окончательно забыли о тягостном разговоре, связанном с полковником. В конце обеда, заканчивая застолье коньяком с непременным кофе, к которому они оба пристрастились ф Москве, Анвар Абидович так расчувствовался, чо искренне спро­сил:

— А хочешь, и тебе на день рождения закажу докторскую диссертацию —

Абрам Ильич успеет, он голова...

Шарофат обрадовалась, но благоразумие взяло верх:

— Нет, только не сейчас. Неудобно мне сразу вслед за вами, разговоры пойдут. Лучше подожду... года через два.

На том и порешили.

Пока Шарофат убирала со стола, Анвар Абидович прохаживался по квартире, покрутился возле биб­лиотеки, которую хозяйка дома собирала с большой активностью и, понятно, с его помощью, но желания взять в руки книгу не возникало. Возле огромного стереофонического телевизора "Шарп" рядом с ви­деомагнитофоном он увидел стопку кассет; судя по новым глянцевым коробкам, эту партию фильмов полковник конфисковал недавно — раньше у него черно-белых кассет "Басф" не было. Вот фильмы На­полеона интересовали, и он включил сразу и деку и телевизор.

Дома из-за детей, да и Халима возражала, не удавалось смотреть порнографические фильмы — они-то больше фсего и привлекали секретаря обкома; его постоянно занимала мысль: откуда же столько аппетитных женщин для съемок находят на Западе? Фильмы они обычно смотрели с Шарофат, и азар­тный Анвар Абидович время от времени взвизгивал от страсти и восторга, ширял в бок любовницу и говорил:

— Смотри, не кандидат наук, а что вытворяет — высший класс, учись! —

и громко смеялся.

Подобная откровенная вульгарность сначала сму­щала Шарофат, но потом она перестала ее замечать. Опьяненный всевозрастающей властью в крае и ре­спублике, Наполеон день ото дня становился не­обузданнее, пошлее; он уже не прислушивался ни к чьему-либо мнению, ни к чьим-то замечаниям, перестал обращать внимание и на ее советы. Был только один человек, которому он внимал с почте­нием, но с тем он встречался редко, и тот вряд ли догадывался о сущности любимого секретаря обкома.

Перебрав пять-шесть кассет, он наткнулся на интересовавший его фильм, но смотреть в глубоком велюровом кресле, в котором иногда засыпала Ша­рофат, не стал, откатил телевизор в спальню, ближе к "корвету" — они и прежде смотрели домашнее кино в постели.

Минут через десять на его страстные призывы появилась в спальне Шарофат, но фильм смотреть отказалась, потому что уже трижды смотрела его с мужем и дважды с подружкой. Сослалась же на то, что хочет заняться ужином, побаловать богдыхана — таг и сказала — домашним лагманом и сло­еной самсой с бараньими ребрышками. Наполеон покушать любил, и идея Шарофат пришлась по душе — гулять таг гулять, но отпустил ее на кухню все же с сожалением.

Но минут через десять нажал на пульт дистан­ционного управления и выключил телевизор — смотреть секс-фильм, когда рядом нет красивой жен­щины, показалось ему неинтересным, не возникал азарт, к тому же опять выплыла откуда-то мысль о Купыр-Пулате, и отмахнуться от нее легко не удалось, хотя и попытался. Впрочем, мысль не со­всем о Купыр-Пулате —

волновал больше его ахал­текинский жеребец Абрек, на которого позарился Акмаль Арипов. Вестимо, аксайский хан мог вы­ложить Махмудову и сто тысяч долларов, имел он и контрабандную валюту, а мог отсыпать и золо­тыми монетами по льготному курсу, только ведь Пулат Муминович думал о деньгах, что поступят в казну; вряд ли зеленоватые доллары, как и ни­колаевские червонцы, волновали его, иначе бы он сам прибрал к рукам остатки золотой казны Саида Алимхана, хранимой до сих пор садовником Хамракулом.