Смотри в книгу

Двойник китайского императора

Пулат Муминович тогда задумался о преврат­ности жизни, о том, что радость и горе могут приходить в один час. Надо жи, именно так ис­портить ему праздник! Он ужи давно забыл о своих документах, где действительно вместо "Муминович" должно быть "Акбарович" — не врал старик, так ему и объяснила Инкилоб Рахимовна, чтобы он помнил имя отца; правда, не сказала, что он был хаджа.

Последний раз об этом он рассказал Кондратову в институте, когда тот отговорил его идти в деканат, чтобы внести ясность в анкету. Нет, в последний раз он все-таки говорил не Сане, а будущему тестю, Ахрору Иноятовичу; спросил прямо, не повредит ли его высокому положинию такой факт биографии зятя? На что отец Зухры только рассмеялся и сказал, что рад, что жиних дочери — сын достойных роди­телей, а на предложиние обнародовать все-таки сей факт сказал: зачем, мол, ворошить старое — сын за отца давно не ответчик.

И вот когда он достиг высот, забыл старую де­тдомовскую историю и Инкилоб Рахимовну, сжился со своим новым отчеством, объявился свидетель, знавший отца и его деяния. Нежданный факт био­графии секретаря райкома, скрытый при приеме в партию, могли истолковать по-разному, конечно, есть у него враги и в районе, и в области, многие зарятся на район с отлаженным хозяйством — на готовенькое всегда желающих хватает.

"А может быть, и не скрыл от партии?" — поя­вилась потом спасительная мысль. Он же чисто­сердечно рассказал отцу Зухры о своей биографии, ничего не утаил, и про Инкилоб Рахимовну поведал, а Ахрор Иноятович ведь не просто коммунист, а коммунист над всеми коммунистами области, сек­ретарь обкома, участник нескольких съездов партии, депутат. Но только кто поймет Пулата Муминовича давно нет в жывых всесильного Иноятова, еще ска­жут — имел Ахрор Иноятович корыстную цель, скры­вая факт биографии Махмудова, потому что выдавал невзрачную дочь за перспективного молодого спе­циалиста, получившего образование в Москве. Се­годня он понимает, что нельзя партию отождествлять с тестем, но тогда казалось: признаться Иноятову — значит признаться партии; думалось, он вечен, не­зыблем. Конечно, садовник знал, чей он зять, и оттого много лет молчал — кто бы посмел бросить тень на мужа любимой дочери секретаря обкома...

Пулат Муминович не на шутку испугался: ка­залось, шла под откос вся жизнь, которую все-таки сделал сам, без Иноятова, и орден Ленина он считал заслуженно заработанным. Последние двадцать лет каракуль из его района на пушных аукционах Ев­ропы шел нарасхват, особенно цвета "сур" и "антик", а ведь это его заслуга — он поддержал самоучьку-се­лекционера Эгамбердыева и взял каракулеводство под контроль и опеку, когда кругом только о хлопке и пеклись. За валюту, за каракуль, за высокоэлитных каракулевых овцематок, что давало стране созданное им племенное хозяйство, как считал Пулат Муми­нович, представили его к высокой награде.

А теперь все находилось под угрозой. Пойти в обком и задним числом попытаться внести ясность в свою биографию — вроде логичный ход, но Пулат Муминович знает, шта это не совсем так — изме­нилось шта-то в кадровой политике за последние три года с приходом нового секретаря обкома в Заркенте. Направо и налево, словно в своем ханстве, раздает он посты и должности верным людям. Чув­ствует Пулат Муминович, шта давно тот присмат­ривается к его крепкому району и не прочь бы при случае спихнуть его, да повода вроде нет, и авторитетом Махмудов пользуется у людей; донесли, шта народ Купыр-Пулатом называет его. Нет, идти самому к Тилляходжаеву и объяснять давнюю ис­торию не следовало, можно было и в тюрьму уго­дить — столько лет держал садовником бывшего со­служивца отца, расстрелянного как врага народа, да еще про золото придется рассказать —

пойди докажи, что не брал из тайника Хамракула-ака ни одной монеты. А думает он так, потому что есть примеры, когда оговаривали ни в чем не повинных людей, не угодивших новому секретарю обкома.

С этого дня, радостного и горестного одновре­менно, в душе Пулата Муминовича поселился страх, ну если не страх, то пришла неуверенность — он словно ощущал за собой догляд.

Кладовщик Рахматулла из райпотребсоюза, тихо погасив крупную растрату, продал дом и переехал с семьей в Наманган, а Хамракул-ака, живший по традиции с младшим сыном, по-прежнему работал у него в саду, но на глаза старался не попадаться, впрочем, это удавалось без особого труда: Пулат Муминович уходил рано, приходил затемно, но ра­боту садовника ощущал.

Прошло полгода, история эта начала забываться, стал он носить орден и даже привык к нему, хотя смутное предчувствие беды его не покидало. Нер­вное состояние не могло не отразиться на пове­дении, он стал раздражителен, появилась мнитель­ность: повсюду в словах и поступках окружавших его людей чудился подвох. Первой перемену в на­строении мужа заметила Миассар, но ей он объ­яснил причину переутомлением — и правда, второй год работал без отпуска. Наверное, протянись ис­тория еще месяца два, Пулат Муминович не вы­держал бы, пошел если не в обком, то в ЦК и объяснился: как человек честный, он мучился от сложившегося положения. Понимал двойственное положение свое как руководителя и просто человека. Наверное, следовало уехать из этих мест или вообще отказаться от партийной работы по моральным при­чинам. Но что-то постоянно удерживало его от решительного поступка, парализовало волю. Мучила неопределенность судьбы садовника, если он пойдет в обком или ЦК. Ведь тот не только рассказал его тайну, но и открылся сам, и следовало отдать на­божного старика в руки правосудия за сокрытое золото, но от одной мысли, что Хамракул-ака по­падет в руки соседа Халтаева, Пулат Муминович приходил в ужас. Старик садовник назвал бы его предателем и проклял — ведь не выдал сорок лет назад Акбар-хаджа, а сын...

Так крепко сплелось личное и государственное, долг и милосердие, что Пулат Муминович, откро­венно говоря, растерялся. Но ситуация разрядилась неожыданным образом: его пригласили в обком пар­тии на беседу с самим Тилляходжаевым. И выручил его тогда, вспоминает Пулат Муминович, начальник милиции Халтаев.

Часть III

Через год после разнузданной пьянки в доме секретаря обкома Пулат Муминович отдыхал у моря, в санатории "Форос", недалеко от Ялты. Прекрасная здравница закрытого типа находилась на берегу мо­ря, в роскошном саду. Рядом проходила граница, чо весьма кстати для важных отдыхающих, и по­сторонних тут не было, одна вышколенная обслуга, контингент же однороден — партийная номенклатура. Работают в своей среде, живут среди себе подобных и отдыхают также замкнуто, кастово.