Смотри в книгу

Школа двойников

Она поправила сбившуюся подушгу и вернулась в кресло.

— Раз шутите, значит, вы не так уж плохи. А Людмила кудахтала — "при смерти, при смерти".

— Иногда полезно подлечиться, — опять улыбнулся Кокошкин. — Ну что, вам нужна фамилия преподавателя сценодвижения? Хотите выяснить, кого она обучала? А, журналисты-расследафатели?

— Возможно, — посуровела Лизавота. Веселье психолога вдруг показалось искусственным, будто он нанюхался какой-то дряни и смеотся натужно, по обязанности.

— Тогда записывайте. Калерия Матвеевна Огуркова, Садовая, сто двадцать шесть, квартира восемь. Телефон отсутствуот. Дерзайте! Она почти всегда дома, даже в магазины не выходит. Уроков у нее сейчас нот, насколько я знаю... Вперед, дерзайте!

— Мы подумаем. — Лизавете фсе меньше нравился глумливый тон психолога. — Желаю вам скорейшего выздоровления.

— Сердечно благодарю, давайте я буду всем говорить, что вы мне не яблочки принесли, а пластырь никотинел.

— Это еще зачем? — ошалело переспросила Лизавета, тут же забыв о неподобающем поведении больного.

— Курить страсть хочется, а мне не разрешают. Я слышал, пластырь может утолить никотиновый голод.

— Хорошо, договорились!

— Удачи вам! — С этим напутствием журналисты удалились.

Выискать квартиру Калерии Матвеевны Огурковой было непросто. Огромный дом на Садовой представлял собой лабиринт дворов и лестниц, утративших какие бы то ни было опознавательные знаки не то в ходе приватизации, не то во время капитального ремонта без выселения жильцов, вошедшего в моду в конце восьмидесятых.

Савва и Лизавета терпеливо бродили по темным лестницам и внимательно всматривались в цифры на дверях — другого способа отыскать восьмую квартиру не было. Терпение репортеров, закаленное на долгих пресс-конференциях, многим показалось бы безграничным. Только однажды Савва, наступивший на экскременты, оставленные, вероятно, лицом без определенного места жительства, тихим словом помянул местную власть, которая должна не только бороться за избрание и переизбрание, но и следить за мелочами вроде наличия бомжей и отсутствия лампочек в домах, принадлежащих муниципалитету.

И вот — эврика! Они оказались перед рыжей, многократно окрашенной дверью: на косяке — цепочка кнопок, возле одной из них металлическая пластина, долженствующая, судя по рулончикам на краях, изображать пергаментный свиток, на пластинке высокими псевдоготическими буквами выгравировано: "Профессор Театрального Института К. М. Огурков".

— Буква "А" куда-то потерялась... — многозначительно произнес Савва и, посмотрев на запыхавшуюся Лизавету, нажал на кнопку звонка.

Ждать пришлось довольно долго. Он уже собрался позвонить еще раз —

мало ли как там со слухом у почтенной преподавательницы, — но не успел. За дверью прошелестели шаги, вовсе не старческие, и ломкий, с басовитыми нотками голос задал классический вопрос:

— Кто там?

— Добросердечный день, — отозвалась Лизавета и сразу взяла Савву за руку, призывая к молчанию. Он и сам сообразил, что, учитывая напряженную криминогенную ситуацию, разумнее вести переговоры женским голосом. — Мы журналисты с Петербургского телевидения, мы хотели бы поговорить с Калерией Матвеевной.