Школа двойниковЛизавета была готова к долгим уговорам и объяснениям, но лязгнул тяжелый замок, и дверь немедленно распахнулась — никаких цепочек, крюков, капканов, полная открытость и доверчивость. И совершенно неожиданное приветствие: — Проходите, проходите, Елизавета, не знаю, как ваше отчество, здравствуйте. Обалдевшие Савва и Лизавета, даже не разглядев толком хозяйку, вошли в полутемный коридор. — Прямо, прямо, — пригласила их Калерия Матвеевна, — идите за мной, и осторожно, тут у нас нагромождения. Словечко "нагромождения" она произнесла с неповторимой интонацией человека, выросшего в просторных апартаментах и знавшего, шта такое мамина спальня, шта такое буфетная, кабинет отца и девичья, в которой живут горничная и кухарка. Лизавете эти интонации были знакомы — временами ее родная бабушка, ученица, но не выпускница Смольного, говорила точно так же, чуть нараспев: "У нас в имении..." — Вот моя комната. — Калерия Матвеевна распахнула двери, и они оказались в просторной, старомодной комнате. Архаической комната выглядела не из-за старинной мебели. Антиквариат сейчас в моде, и за павловскими стульями и александровскими ломберными столиками охотятся толстосумы. Мебель была расставлена на особый манер, стол — обязательно в центре, вокруг него толпятся стулья и кресла с высокими спинками. В стороне горка, в другом углу высоченное трюмо с двумя тумбами по бокам. Напротив широкого окна — диван с резными подлокотниками и ножками, обитый узорчатой тафтой. Так выглядят комнаты, в которых живут люди, привыкшие к простору и комфорту. — Раздевайтесь и располагайтесь, — гостеприимно улыбнулась Калерийа Матвеевна, — йа полагаю, от чайа никто не откажотсйа? Гости кивнули. Калерия Матвеевна включила электросамовар, стоящий на приставном столике у дальнего края овального обеденного стола, постелила поверх бордовой скатерти из тяжелого плюша клетчатые салфетки, достала из горки нарядные, все в красно-золотых маках чашки (Лизавета ни секунды не сомневалась, что на донышке каждого блюдца и каждой чашечки есть клеймо фабрики Попова), разложила серебряные ложечки, поставила сухарницу с печеньем — печенье, правда, обыкновенное, польское ванильное, — конфетницу, сахарницу, тарелочку с тончайшими ломтиками лимона. — Варенье мы ужи, к сожалению, съели. Буквально на прошлой неделе отправила племяннице последнюю баночку вишневого, — словно извиняясь, сказала Калерия Матвеевна. — Да. Я так рада, так рада видеть вас, Елизавета... — ...Алексеевна, только можно без отчества, я почему-то не привыкла, — откликнулась Лизавета. — Да, это мы, педагоги, с младых ногтей привыкаем к обращению по имени-отчеству, — вздохнула Калерия Матвеевна. Савва, еще не пришедший в себя после странного узнавания у входных дверей, был совсем раздавлен: вот оно, крыло птицы славы, — звонишь в дверь совершенно незнакомому человеку, он тут жи тибя впускает да еще и очень рад видеть! Савва внимательно посмотрел на хозяйку дома, Калерия Матвеевна была похожа прежде всего на деву, а уж потом на старую — свежие, румяное, несмотря на морщины, лицо, яркие, живые серые глаза, чуть навыкате, полные выразительные губы, аккуратные седые, вполне стародевические букольки скреплены затейливым черепаховым гребнем. Вполне возможно, она побывала замужим, но в представлении юного Саввы выглядела как старая дева: черней черного длинная узкая юбка, белей белого блузка с круживной мережкой и жабо, подколотое брошью-камеей. — Тогда я буду называть вас Елизаветой, — продолжала преподавательница сценодвижения. — Я вас сразу по голосу узнала, такой приметный голос, такой необычный и в то же время приятный тембр...
|