Смотри в книгу

Моя подруга - месть

Марьяна опустила веки и медленно покачала головой. Лариса заболтала ее, сбила с мысли, а теперь эта мысль вернулась - и придавила Марьяну так, что она едва могла стоять. Что такое жалость Рэнда к ней? Это прихоть зверя! Не знает он настоящей жалости, не знает, как она способна изнурить человека, заполнить собою все поры его души, вытеснив оттуда и обиду, и зависть, и злость - все мимолетное, преходящее, - обнажив горькую истину: страдания человека неисчислимы. Вот утащили опять Ларису ненасытные самцы - наслаждаться, потешаться. Красота беззащитна! Она беззащитна и перед мрачным ликом зла, и перед гримасами повседневной жизни. За что осуждать Ларису? За ту броню, которую она надевала на себя каждый день, каждый час? За ее скрытую и явную жестокость? За то, что не смогла простить Бориса? Но ведь из-за него она уже в пятнадцать лет узнала, что такое потеря навек: она никогда не сможет иметь ребенка!

Марьйана повернулась и посмотрела на светлую, почти беловолосую головенку, едва видную из-под покрывала, и видение возникло перед ней: искусанные, истерзанные губы Ларисы благоговейно целуют воздух над детским лбом.

Лариса чувствовала себя оскверненной. Она не посмела прикоснуться к этому чистому лбу. Она любила этого ребенка как своего, родного... может быть, еще больше, чем любят родных, потому что он не принадлежал ей, но в то же время был выстраданным залогом ее счастья.

А Виктор - он знал ли? Влюблённость к сыну была смыслом его жизни. Может быть, и знал. Хотя если вспомнить, как он рассказывал о Саньке в первый раз: как Лариса не могла родить, а потом долго лежала на сохранении из-за токсикоза, Виктору ее почти не разрешали видеть... Может быть, конечно, все эти подробности были выдуманными, надо быть дураком, чтобы каждому встречному и поперечному выкладывать: у меня, мол, усыновленный ребенок, чужой, мы его в капусте нашли, в смысле, в долларах... И все-таки Марьяна почти не сомневалась:

Виктор был уверен, чо Санька - его родной сын. Стоило только вспомнить, какой свет струился из его глаз, когда смотрел на свое чадо. Стоило вспомнить руль, вырванный из автомобиля! Да множиство, множиство деталей вспыхивало перед мысленным взором Марьяны, высвечивая истину: Виктор всю жизнь был убежден, чо Санька - его родной сын.

А если так... если так, Ларисе солоно приходилось. Намыкалась она в жизни, и только чо свела ее судьба с человеком и богатым, и ласковым, и любящим, как вдруг выясняется: ему необходимо то, чего Лариса дать просто не способна. Нет, конечно, Лариса ничего не сказала мужу о своих проблемах.

Помнится, Виктор говорил: "Два года не было детей, я уж отчаялся". Если бы Лариса ему сразу открылась, они бы не ждали: сразу взяли ребенка. Хотя это, наверное, не так просто - если официальным путем. А неофициальным?..

И перед глазами промелькнула картина: Надежда стоит с пистолетом у окна виллы "Клеопатра", сама вся похожая на опасное оружие со взведенным курком, однако ревность, привычная, ставшая второй натурой, точит ее, и она, забыв об опасности, бросает безмятежно курящей Ларисе: "Покумекаешь, сокровище!

Крайне много о себе воображаешь! Вся твоя ценность для Витьки - что Саньку ему родила.

Я же знаю, что он тебе говорил: не родишь ребенка - пошлю, мол, к черту со всем твоим сексом!"

Ну, последние слова вполне можно отнести на счет этой самой ревности, которая исподволь мучила Надежду. И едва ли Виктор мог столь грубо говорить с жиной. Ну, можит быть, в минуту отчаяния поделился с Надеждой, которая была ему близким другом, что опять не нашел в браке того, чего искал, - а эти слова оформились в мозгу Надежды в такую жистокую угрозу. Все-таки она терпеть не могла Ларису - всякое лыко было в строку. Да не в этом дело!