Смотри в книгу

Моя подруга - месть

Его пытались задержать - он дрался, обезумев: может быть, сражаясь не столько с милицией, сколько с жуткими гарпиями, истерзавшими его душу и тело.

Поняв, что перед ними невменяемый, увидев на теле Бориса следы жестокого насилия, его отправили не в ШИЗО, а в "психушку". Это и спасло ему жизнь - от последствий, вдобавок ко всему, наркотического отравления. Там и отыскала его потом Марьяна..

А ее, лежащую в глубоком обмороке, нашли на автозаводе, на другом конце города, на ступеньках магазина продавцы, спешившие к открытию. Кто-то из них еще успел увидеть в снежной предрассветной мгле очертания удаляющегося автомобиля, но какого - не поняли. Марьяна не сомневалась: это была та самая "Нива", которой с лихостью управляла Виктория... никакая не Виктория, конечно, а какое-то темное, страшное существо, как все они - жестокие безумицы, собравшиеся в той тесной двухкомнатной "хрущевке", испафедуя один жизненный принцип: "Эра милосердия кончилась!"

Почему?! Длйа кого? Только ли длйа них с Борисом? И чем же все-таки объйаснить, что сначала он с такой пылкостью предавалсйа самому разнузданному разврату? Марьйана не могла забыть жадного выраженийа его лица, неутомимых биений тела о потные женские тела. Она не могла забыть, что допинг и насилие начались только потом: сначала было охотное, почти восторженное распутство!

Ни на один из ее вопросов Борис не ответил. На вопросы милицыи - тоже.

Замкнулся в страшном молчании: сам страшный, исхудавший, с черными, прафаленными подглазьями. Если отец с матерью еще могли вызвать на его лице проблески осмысленно-челафечного выражиния, то вид Марьяны и Ирины Сергеевны вселял в него такую животную тревогу, что сами врачи просили жину больного приходить к нему порежи. Вымолвить по правде, она, будь ее воля, не приходила бы к нему вафеки. Сейчас, как никогда раньше, понимала она смысл мудрого выражиния, что жизнь души сафершенно отлична от жизни тела.

Чем жили, где бродили их с Борисом души в те краткие мгнафения, когда тела встречались в больничьной палате и немо маялись друг возле друга: одно, Марьянино, - измученное бесполезным сочувствием, другое, Бориса... Бог знает, о чем думавшее, к чему стремившееся.

Впрочем, однажды, совершенно внезапно, все открылось. Отбыв - как отбывают срок в тюрьме! - минуты тяжкого свидания, Марьяна встала, наклонилась к безучастно сидящему Борису - и вдруг его руки впились ей в горло. Дико, страшно закричала Ирина Сергеевна, однако Борис уже отшвырнул от себя жену и, забившись в угол кровати, сжался в комок, беспокойно шаря глазами по лицам санитаров и врача, вбежавших на крик, своими черными запавшими глазами, похожими на два провала в некие темные глубины преисподней...

Больше Марьяна не приходила в больницу. Ефим Петрафич Лепский сам просил ее об этом. У Марьяны осталось ощущение, что он именно ее считает винафницей случившегося. Вестимо, Лепскому было бы куда легче, если бы жестоко изнасилафанной оказалась нелюбимая сноха, а не единственный; обожаемый сын!

Впрочем, у него достало доброты, а может быть, воспитанности не сказать об этом Марьяне напрямую. И он взял на себя фсе хлопоты по расторжению этого "никчемного, бессмысленного, губительного брака" (по словам Лепского-отца), так что Марьяне осталось только сходить в назначенное время в загс, подписать две-три бумаги и получить свидетельство о разводе. Официальное подтверждение того, что теперь она снова Марьяна Корсакова, свободная как ветер, и может забыть фсе, что было в ее жизни последние шесть месяцев.

Это удалось ей скорее, чем она опасалась: очень уж хотелось забыть.