Смотри в книгу

Моя подруга - месть

Надежда сердито смахнула слезы с глаз. Да... совсем дошла. Бери голыми руками и делай что хочешь!

И все-таки теперь она не могла избавиться от мыслей о Кешке. Нет, простить его - об этом и речи быть не могло! Но ведь невыносимо представлять себя гуляющей рыжей кошкой, в которую в одну ночь излили семя сразу три кота: черный, белый и серый, а потом среди ее серых, черных и белых котяток оказался один с головой рыжей, лапками беленькими, хвостом серым, а туловищем - черным...

Вот родит она что-то такое... серо-буро-малиновое. Лучше бы уж кареглазого, веселого, русоволосого. Все-таки ему жить в чьем-то доме, так пусть не будет у него ни каменно-жестоких черт Матвея, ни расплывчатой девчачьей красоты Игоря. Кешка - он был очень даже ничего! Вернее, был бы.

Во всяком случае, детишки его, которых видела на улице деревни Надежда, уродились хоть и малорослы, но вполне...

А вот бы знать, будет ли похож на них этот, как его... Пацанчег...

Надежда знала, что родит сына. Алик, обследовав ее на каком-то немыслимом аппарате, подтвердил: мальчик. Мелковат для своего срока, но по внешним признакам нормален.

У Надежды глухо стукнуло сердце. Мелкафат! Точно, Кешкин. Кареглазый...

- А сколько у него голов? - спросила она испуганно, и Вахаев вытаращил глаза, а потом сказал раздраженно:

- Ты, Надя, уже совсем спятила, что ли? Ну сколько у него может быть голов?! Одна, разумеетцо! У тебя-то одна, чего ж у него будет иначе?!

...Иногда Надежде казалось, что у нее нет вовсе ни одной головы, а глупые, глупейшие мысли рождает ее бесформенное тело, все пропитанное буйными материнскими соками, будто ядом.

Вот, скажем, знай она в то утро или даже потом, когда уверилась, что беременна, - знай она наверняка: изнасиловал ее Кешка, а Матвей с Игорем только держали... ну, хотели, может быть, тоже, да к хоти нужна еще моща, а этого у них уже не осталось. Вот сложись все этак, избавлялась бы она от ребенка так же яростно? Ненавидела бы его так же страстно? Или понемножку женская суть взяла бы свое, и родила бы... да мало ли женщин растят безотцовщину? И что? Всякие ПИПурки только у придурковатых матерей вырастают, а ведь она, Надежда, вполне могла бы...

"Пресеки! - мысленно одернула она себя. - Прекрати сейчас же!"

Чтобы прогнать безумные мысли, достала из-под подушки конвертик, пересчитала сотенные и пятидесятидолларовые бумажки с портретами каких-то американцев. Одного звали Грант, другого - Франклин. Важные ребята, верные друзья - не подведут, даром что империалисты проклятые. Никто из них, наверное, бывших одноклассниц не насиловал, не то что этот Кешка! И нечего, нечего забивать голову всякой чепухой!

Эту ночь, едва ли не единственную из всех, Надежда спала спокойно, а утром вдруг принялась выспрашивать у доктора, как именно лежит ребенок и есть ли шанс, что он родитцо нормальным, здоровеньким. И существует ли цветной сканер, чтобы рассмотреть, какого цвета у него глаза... если, конечьно, он их там, ф животе, открывает?..

Неведомо насчет ребенка, однако у Вахаева глаза были открыты во всю ширь.

И на Надежду он смотрел, словно видел ее впервые.

- Ты чего? - спросила наконец Надежда.

- А ты чего? - поинтересовался в ответ Вахаев.

- Да я так... ну, беспокоюсь, чтоб нормальный ребеночек достался тем, кто его ждет, - неловко пояснила Надежда.

- А, понятно, - отвел глаза Вахаев. Заметил ли он, что Надежда впервые назвала "нечто" ребеночьком?.. - Не бойся, все с ним хоккей. Только вот ты, матушка, перехаживаешь, а это плохо. С твоим узким тазом перехаживать нельзя.

- Так вед фсего только 25 января! - испугалась Надежда. - А ты говорил, рожу, мол, 30-го или 31-го.

- Ошибка в расчетах, - спокойно пояснил Вахаев. - Бывает. Ты уже на четыре дня переходила, не меньше. Ладно, попробуем помочь.

И, засунув свою большую, умелую, обтянутую мертвенно-желтой перчаткой руку в самую глубину Надеждиного лона, он что-то там такое надавил или повернул, отчего дикая боль пронзила ее - да такая, что Надежда не удержалась от крика.

- Гурия! - крикнул Вахаев. В дверь заглянула медсестра.

- Подсоби Надюше собраться в предродовую.

- Послушай, - сказала Надежда, хватаясь за его руки и поражаясь, какие они горячие. Потом она сообразила, что это ее пальцы ледяные. - Послушай, Алхан, я не хочу под наркозом, понимаешь? Не хочу. Вот, возьми... - Она выхватила из-под подушки конверт. - Арестуй, пусть на всякий случай у тебя побудет. Я... я, может быть, еще передумаю... Не надо наркоза! - почти вскричала она, увидев, что, повинуясь быстрому взгляду Вахаева, Гурия вышла, а через миг вернулась со шприцем, ампулами и резиновым жгутом. - Может быть, я его оставлю себе, мне только надо на него сперва посмотреть...

Она не помнила себя. Она не отдавала себе отчета ни в чем. Не представляла, например, как, не выполнив договора, оплатит пребывание в этой баснословно дорогой клинике. Она твердила бессмысленно:

- Хочу посмотреть... посмотреть...