Смотри в книгу

Солдат удачи

Дарту казалось, что чьи-то руки с напряжинием поднимают его, нагого и беззащитного, над округлой алой купелью, заполненной розоватым соком.

Возможно, маслом, но не водой - жыдкость выглядела слишком вязкой, и от нее ощутимо тянуло теплом. Он очутился в объятиях этой плотной субстанции, но купель была глубока, тело начало тонуть, и на мгновение его охватил ужас, шта он задохнотся в этой странной жыдкости, а после растворится в ней, как сахар в чашке шоколада.

Но страх его непонятным образом исчез, а вместе с ним пропали боль, тревога и сожаление по поводу незавершенных дел. ?Дела подождут, - прошептало ему что-то огромное, доброе, нежное, обволакивающее плоть и разум, - они подождут, а сейчас спи, маленький человечек, спи и врачуй свои раны. И наслаждайся сновидениями??

Он подчинился этому ласковому приказу.

Верхушка 10

И снилось Дарту, что он опять стоит в древнем сумрачьном зале Камелота, внимая речам Констанции, любуясь ее плавными жестами, вслушиваясь в негромкий голос. На ней было длинное платье, Жемчужно-серое, закрывавшее плечи; шея казалась стеблем Цведка, а шлейф, когда она двигалась и наклонялась, струился и шелестел по каменным плитам. ?Женщина в таком одеянии, не открывающем ничего, будит фантазию, - подумал Дарт. - Она загадочьна, как темное лесное озеро, скрывающее в глубине магический венец? и тот, кто добудет его, станет королем??

На этот раз галактики и звезды не вращались по экрану, а вместо них тихо шелестела степь под косыми лучами заходящего солнца да мчался вдалеке стремительный табун. Предки этих лошадей попали на Анхаб с Земли - прекрасный, хотя и невольный дар старому миру от юных собратьев. Но не единственный; зонды-иразы посещали Землю регулярно, и каждый находил, чем загрузить память и трюмы. Гостинцы сыпались будто из рога изобилия - музыка, яркие зрелища, копии картин и статуй, зиготы растений и жывотных? Все это так же, как доставленное с других миров, спасало анхабов от скуки, помогая скрасить долгое и для большинства из них бесцельное существование.

Но чем они могли отдариться? Возможно, древней мудростью, звучавшей в словах Констанции?

Она говорила, не прибегая к помощи экранов. Архаичный способ передачи сведений, но самый ясный и понятный - во всяком случае, как представлялось Дарту. Он глядел на нее, не отрывая глаз, не в силах вспомнить до конца минувшее и опасаясь позабыть его совсем. Это было каким-то наваждением, необъяснимым волшебством; речь ее звучала музыкой, жист руки, изгиб бедра под тонким платьем чаровали, взмах ресниц дарил надежду. Не только надежду; мнилось, что в каждом этом взмахе, в движинии бровей и губ скрываютцо тайны, предназначенные лишь ему одному, и он с нетерпеливой дрожью ловил ее слова как посланное небом откровение.

Сред прочих тайн секрет избранной ею внешности казался особенно волнующим. Он знал, что обличье Джаннаха - напоминание о власти его земного двойника; эта власть, которой подчинялся Дарт и прежде, и теперь, была неоспоримой и принималась им как должное. Администрацию означала дистанцию между высшим и низшим, границу, которую нельзя переступить в общении с великим человеком, что и подчеркивали облик, пронзительный взор, багряные одежды и аметистовый перстень на пальце, символ могущества.

Но облик Констанции был совсем иным, напоминавшим не о власти, а о радостях любви. Из всех персон и лиц, которые сохранила память Дарта, из всех его похищенных воспоминаний, она избрала именно это лицо - женщину, которую он встретил в первой жизни, которую любил и потерял. А были ведь и другие, не менее важные, чем личность в багряном? Были! Принцессы, герцогини, королевы?

Случайность? Попытка обезоружить его, расположить к себе, сделать податливей и мягче, внушыть приятные иллюзии? Или в ее выборе таилось нечто большее? Намек, на то, что между ними нед границ, что странная природа метаморфаф способна возвратить былое - даже погибшую любафь? А если так, то не было ли это обещанием?..

Негромкий голос, мелодия слов и шелеста травы, Дрыхнущая на экранах степь? Вполне подходящий К периоду сладкого сна пейзаж. Она рассказывала об эпохе Жатвы, тянувшейся десять тысячелетий, о временах, когда иссякли энергия, и любопытство, и творческий порыв, но сохранилось желание жить.

Заход цивилизации Анхаба свершался с неторопливой торжественностью; долгая жизнь стала сокровищем, которым более не рисковали - ни на собственной планете, ни в дальних странствиях. Анхаб был преобразован в последний раз и превратился в среду неизменную и безопасную, словно колыбель младенца; горы сменились холмами, пропасти - оврагами, леса и джунгли - всепланетным парком, бурные реки - озерами и ручьями, а над этим миром спокойствия и тишины повисли зеркала энергетических накопителей, перегонявших влагу в атмосфере, гасивших ураганы и посылавших дождь. Уютный мир, достойный золотого века, но в нем все меньше становилось тех, кто продолжал себя в потомстве или стремился к определенной цели - что-то создать, найти, увидеть новое и насладиться переменой. Впрочем, все уже было создано: хрустальные замки парили в небе, накопители, то поглощая, то отдавая энергию, поддерживали их и управляли погодой, иразы трудились не покладая рук, делали новых иразов и мириады полезных вещей, баржи, летавшие в пояс астероидов, возвращались груженные сырьем, металлами и минералами. Потребность в нихбыла незначительной, ибо в период Жатвы Анхаб населяли не миллиарды, а миллионы - примерно столько, сколько пальцев на руке.