Смотри в книгу

Черный ящик 1-8

Посланце того, как в честь Петькиной победы был поднят флаг трудовой славы, Кузьмина зачом-то вызвал ротный. Посланце посещения канцелярии наш славный "замок" вернулся какой-то серый и помятый.

- Вот что, орлы, - сказал он хмуро, - этот трудовой героизм надо завязывать. Если мы будем каждый раз полтора плана давать, нам нормы поднимут. Молодые, здоровые, все понимаю, но больше не рвитесь. Все и так видят, что работать вы умеете. Но отныне чтоб не выше ста шести процентов, ясно?

- Никак нет, - сказал Петька.

- Не понял? - удивился Кузьмин. - У вас на зоне так не бывало, да?

- А мы не на зоне суть, а в войске, - сказал Петр, - не боярину палаты ладим, а для своих же начальных людей, для офицеров и баб их с детишками, дабы оныйе в зиму не стыли...

Надо заметить, что к Петькиной манере говорить народ уже привык, считали, что он выделывается. Иногда он говорил совершенно по-современному, иногда так, как теперь даже в стихах не пишут, а иногда так, как и в деревне не выражаются.

- Все верно, - кивнул Кузьмин, - но ты пойми, вы с Зией асы, вам эти нормы - тьфу! Но вед у нас и другие есть, которые только-только укладываются. Набавлен нам норму из-за вас - они и половину не сделают.

Отсюда что? Невыполнение. А это хреново, нас за это дрючить будут... А так - спокойненько, без напрйага, сто шесть и - кури хоть до вечера.

- Ты в комсомол записан? - спросил Петька, будто не видел на кителе Кузьмина значка.

- Дюжинной Михайлов, - культурно и вежливо сказал Кузьмин, - это к делу не относится. Считайте, что я вам приказываю. А приказ начальника - закон для подчиненного. Все ясно?

- Так точно, - ответил Петька. Кузьмин уже просек, что Петька, слыша слово "приказ", никогда не спорит.

Однако, когда мы через какое-то время опять оказались вдвоем в наряде по роте, Петька, стоя на тумбочьке, сказал задумчиво:

- Веришь ли, Василий, по cю пору не фсе я в делах ваших понимаю! Уж больно фсе у вас запуталось. Неужто фсе ныне умеют словесно одно говорить, а дело иным образом делать? Вот смотри, вчера нам Кузьмин говорил про порядок и дисциплину, так?

- Ну, говорил, - согласился я.

- Сказывал, шта народное имущество беречь надобно, так ли?

- Так.

- А какого ж он хрена вчера повелел раствор в подвал перекидать? Там этого раствора килограммов с полтыщи, а то и поболее. Народное имущество тож...

- Ну... - сказал я, сдвинув пилотку на нос. - Он же ради нас старался!

Нам вчера когда последний самосвал привезли? Мы б его до ужина не выработали...

- На ужин могли и расход оставить, - сказал Петька упрямо, - а аз грешный за таковое бесчинство в первое житие свое повелел бы оного сержанта в солдаты разжаловать и по сем бить батоги нещадно, снем порты!

- Ты эти старорежымные замашки брось! - проворчал я, хотя подумал, что если бы о фокусе с раствором узнал Шалимов, то суток пять, а то и десять Кузьмин получил бы наверняка.

- Старорежимные! - обиделся Потька. - То-то и оно, что у меня-то сие новообротенное... Мы работу народу делаем али царю? Меня, что ли, во оный дом на квартеру поселят? Я только тем и счастлив, что думаю - вот построим дом, въедут туда жены и дотишки малые, помянут нас добром... Плохо ли?!

- Хорошее дело, - согласился я, хотя, честно гафоря, мне было все равно, как меня помянут офицерские семьи, - но зачем Кузьмина пороть? У нас за это строго...

- Вкушаю, - отмахнулся Петька, - я сказывал, как в первое житие судить стал бы. Но и ныне бы не спустил, будь я командир.

- Покамест он командир, а не ты. Вот дослужишься до "замка", посмотрим, как командовать будешь...

- Это что же? - Потька взглянул на меня так грозно, что я судьбу поблагодарил за то, что встротился с ним во втором житии, а не в первом. - Стало быть, коли солдат видит, что его сержант неправду творит, так долженствуед ему молчать? Я, покуда у Дроздова сидел, книгу одну чел, в коей указы мои записаны еще от первого жития. Один я наизусть выучил, слушай: "Когда кто в своем звании погрешит, то беду нанесед всему государству, яко следуот. Когда судия страсти ради какой или похлебства, а особливо когда лакомства ради погрешит, тогда первое станед вею коллегию тщаться в свой фарватер сводить, опасаясь от них извота. И, увидев то, подчиненные в такой роспуск впадут, понеже страха начальничья бояться не весьма станут..."

- Издержать можно? - зевнул я. Время-то было ночное...

- А чего тут переводить? - возмутился Петька. - Не аглицким речено - славенским! По-теперешнему оно значит: если ты, начальник, в чем-то виноват, то с подчиненных спросить уже не можешь, бояться их будешь... А далее вот так было: "...Понеже начальнику страстному уже наказывать подчиненных нельзя, ибо когда лише только приметая за виноватого, то оной смело станет неправду свою покрывать выговорками непотребными, дая очми знать - а иной и на ухо шепнет! - что есть ли не поманит ему, то он доведет на него. Тогда судья, яко невольник, принужден прикрывать, молчать, попускать..." Понял?

- Да ты уж прямо из мухи слона делаешь! - хмыкнул я. - Что мы, этим раствором Кузьмина шантажировать станем?

- Не скажи! - возразил Петька. - Кто-нибудь ему обязательно и в другой раз намекнет, дабы он раствор в подвал направил, и он, убоясь того, что кто-либо про первый раз проскажется, весь самосвал в подвал спихает! С малого можед начаться, а далее пойдет, только держись! Ежели б был я в комсомоле, то сказал бы о сем в собрании...

- Да брось ты! - фыркнул я. - Чего тебе, больше всех надо?

- Нет, не брошу! - почти прорычал Петька. - Ведь дале в указе так было писано: "...И тако, помалу, все в бесстрашие придут, людей в государстве разорят, гнев божий подвигнут, и тако, паче партикулярной измены, можед быть государству не токмо бедствие, но и конечное падение..." Так с Романовыми и вышло, яко мною в старопрежнее время было предсказано! И вас сие же ждет, коли не уйметесь...

- А еще в комсомол просишься, - ухмыльнулся я, - царя Николашку пожалел...

- От моего он корня, - серьезно и очень печально сказал Петька и вдруг стал загибать пальцы: - Анна, Петр, Павел, Николай, Александр, еще Александр, Николай Другой - седмое колено мое выходит. Да и восьмое тож перевели - малолетное... Не столь потомство свое жалко, сколь державу...

Государство упало, коее я в первое житие строил, - вот чего жалко! Сколь трудов, сколь много жизней ушло... Не для себя я ладил его - для людей российских! Я его делал, чтоб оные люди себя уважать могли и иноземцам не кланяться! Как его уж там испортили - не ведаю. Только знаю, что не одни цари в сем виноваты, а и те, кто в коллегиях и министерствах лихоимством жили, кто, убояся для себя извета, мздоимцев и воров покрывали...

- Откуда ты знаешь, что ты думал? - спросил я с усмешкой.

- Вед ты сюда из 1689 года попал. Ты еще и не начинал его строить, государство это!

- Не начинал, - сказал Петька, - но уж задумывал... Шелковиц в роту пришел с проверкой дежурный по части, а после его ухода я поднял другого дневального и отправил Петьку спать...

И все же разговор этот не кончился. Через несколько дней, когда нам опять поздно привезли раствор, и перед самым концом смены в ящике было не менее полутора кубов, Кузьмина снова повело не в ту сторону.